– А откуда он знал о будущем?

– В конце своей исповеди Лозенски обратился к Симону с просьбой. Вот… – Симон услышал шелест разворачиваемой газеты. – Сегодня это во всех бульварных изданиях. В больничном шкафу нашли дневник Лозенски и кое-что из него опубликовали.

Мюллер зачитал:

– «Так что я рассказал Симону о своем последнем большом плане. Сказал, что я снова хочу это сделать. Первого ноября, в шесть часов утра на «Мосту». «Симон, – сказал я, – я застрелю зло, после того как он передаст мне младенца. Но я хочу быть уверен, что действую правильно. Поэтому прошу тебя о последнем одолжении. Когда ты скоро…»

– …встретишься с нашим Творцом, скажи ему, что я делал все это от чистого сердца. – Симон открыл глаза и, к удивлению Мюллера и Борхерта, закончил последнее предложение исповеди Лозенски: – Спроси его, правильно ли я поступаю. И если нет, то он должен подать мне знак. Тогда я тут же прекращу.

– Ты проснулся.

– Да, уже давно, – признался Симон. Он прочистил горло и виновато посмотрел на главврача.

– Тогда это правда? – Борхерт нагнулся к нему.

– Я понял не все, что вы говорили. Но теперь снова вспомнил тот голос. Он звучал… очень по-доброму.

Машина скорой помощи замедлила ход. Симон попытался приподняться и сесть.

– Значит, я не сделал ничего плохого?

– Нет, абсолютно ничего, – одновременно ответили ему Борхерт и врач.

– И никого не убил?

– Нет.

– Тогда почему здесь нет Роберта и Карины?

– Знаешь… – Длинные, теплые пальцы профессора коснулись его лба. – Последние три дня ты в основном только спал.

– И за это время, ну… кое-что случилось, – закончил Борхерт.

– Что же? – Симон был раздражен. Оба взрослых говорили странно, как будто хотели скрыть правду.

– Я все-таки сделал что-то не так? Вы меня больше не любите? – Он посмотрел на Борхерта.

– Глупости. Даже не думай так.

– Тогда я не понимаю.

– Ты правда ничего не помнишь? – спросил Анди.

Симон покачал головой. В последние несколько ночей он иногда просыпался. Ненадолго. И всегда был один.

– Нет. Что случилось?

Неожиданно Симону показалось, что солнце садится за матовыми стеклами машины, а изменившийся звук дизельного двигателя напомнил ему момент, когда они на машине той некрасивой женщины въехали в гараж виллы.

– Приехали! – крикнул кто-то впереди и вышел.

– Что с Робертом и Кариной? – еще раз спросил Симон.

Двери машины скорой помощи открылись.

– Ну, думаю, будет лучше, если ты узнаешь это от кого-нибудь другого, – ответил профессор Мюллер и осторожно взял Симона за руку.

Сомнительные черно-белые кадры без звука смахивали на домашнее видео дешевого качества. Из-за того что свет фар ослеплял камеру, картинки напоминали ультразвуковые изображения.

– Кого ждем? Мальчика или девочку? – пошутил прокурор, когда ему в первый раз показали пленку. И действительно, Брандману потребовалось некоторое время, прежде чем он смог различить обоих мужчин перед автомобилем.

– Сейчас вы видите, как Лозенски вытаскивает пистолет. – Он откашлялся и ткнул краем одноразовой зажигалки в соответствующее место на экране.

– Вы загораживаете картинку.

– Извините. – Брандман вышел из луча света видеопроектора. – Итак. Внимание: старик еще в нерешительности. А вот Лозенски поднимает пистолет чуть выше. И потом: бах!

Дульное пламя ярко вспыхнуло. За ним, как эхо, по экрану протянулся желтый след. Потом Штерна словно задело шаром для сноса строений. Он качнулся назад, упал на землю, ударившись затылком, и остался лежать без движения на парковке возле пляжа.

– Энглер сам это заснял. Его камера лежала на задней полке автомобиля, в котором он спрятался.

Комиссар откашлялся, как почти после каждого своего предложения. Не решившись предложить перекур, он ненадолго остановил видео.

– Это стало бы идеальным документальным доказательством. Неудавшаяся сделка по продаже ребенка. Подонки, убивающие друг друга. Энглер фанатично любил видеофильмы. Мы считаем, он просто оставил камеру работающей, чтобы потом продать пленку как снафф-видео[8]. Или для домашнего использования, кто знает. Разумеется, в наши руки эта кассета не должна была попасть.

– Куда вы меня везете?

Колесо кресла-каталки оставляло черную царапину на оклеенной обоями стене лестничного проема. Симон повернулся на сиденье к Борхерту, который, весь в поту, тянул ручки на себя.

– Тебе нужно на реабилитацию, – тяжело дыша, ответил он.

Дыхание водителя машины скорой помощи, который поддерживал коляску снизу, тоже ускорилось на этих последних метрах.

– Какая еще реабилитация?

– Специальное лечение. Для особо тяжееелых… – на этом слове Борхерт утрированно застонал, – случаев, как твой.

– И где мы?

Они добрались до последней лестничной площадки, и Симон посмотрел вниз на профессора Мюллера, который в ожидании стоял внизу подвальной лестницы.

– В частной клинике, – улыбнулся главврач и тоже поднялся наверх.

– Что это за клиника? Без лифта?

– А ты лучше сам посмотри. У-у-у-ух…

Симон захихикал. Он словно оказался на автодроме в парке развлечений. Кресло-коляску сначала рвануло вперед, потом назад и закрутило, как волчок, вокруг собственной оси.

– Хватит, пожалуйста, – смеялся он, но Борхерт еще два раза крутанул Симона, а потом быстро вытолкнул коляску с лестничной клетки в коридор.

– Мне плохо, – застонал Симон. Кресло-каталка наконец замерла. В отличие от прыгающих картинок у него перед глазами. Лица Борхерта, Мюллера и водителя постепенно выравнивались.

– Что… что это?

Симон на всякий случай потрогал свой парик. Когда мальчик спал, тот лежал рядом на ночном столике. Но сейчас Симон отчетливо ощущал его подрагивающими пальцами – так что все происходило наяву, хотя и очень смахивало на сон.

– Ну, что скажешь?

Немое удивление Симона послужило ответом. Замедленными, неуклюжими движениями, как будто только что принял свои лекарства, он сложил белое больничное покрывало, которое лежало у него на коленях, и повесил его на подлокотник.

Он и сам не знал, зачем это сделал. Возможно, чтобы как-то занять дрожащие руки, пока волна чудесных впечатлений полностью его не парализовала. Потом Симон улыбнулся – и в тот же миг сбросил с себя свинцовый панцирь.