Все время мы разговаривали тихо. Мне отчего-то казалось, что мы в кино, дешевом таком.

– Мне нравится чай с лимоном пить, – сказал он, – а вам?

– Нет. Слушайте, у меня есть только номер его машины. Как же вы его найдете?

– Найдем. Напишите номер вот на этой салфетке и подвиньте мне.

Ручка у меня была. Я записал номер и подвинул.

– Спасибо, – сказал он.

Явился официант с его лимоном.

– Спасибо, – сказал он официанту.

Когда официант отходил, я заговорил.

– Знаете, этот мужик очень похож на меня.

– Знаем.

– Откуда мне знать, что вы не потемните меня, а не его?

– Нам не нравится слово «потемнить».

– А каким словом мне пользоваться? Каким термином?

– Никаким не пользуйтесь.

– Боитесь, что на мне жучок?

– Мы не боимся. И знаем, что на вас нет жучка.

Он выжал лимон в чай, затем сделал глоток. Поставил чашку, после чего взглянул на меня снова. Мне стало интересно, есть ли у него семья.

– Сколько это займет? – спросил я.

– Со всем будет покончено за пять дней.

Официант явился с моим чау-мейном, потом ушел.

– Еда здесь скверная, – сказал человек.

– Я не о еде сейчас думаю. Слушайте, а как я узнаю, что вы все сделали? И что вы на самом деле все сделали.

– Получите улики. У нас репутация.

– Я не понимаю, как вы отыщете этого мужика с тем, что у вас есть. Это чертовски немаленький город. Может, его тут больше и нет.

– Найдем. Все будет завершено за пять дней.

– Неужели никто никогда не болтает?

– Болтает?

– В смысле – клиент.

– Клиент никогда не болтает.

Я посмотрел в свой чау-мейн.

– Даже не знаю, хочу ли я это делать.

– Нас устраивает. Не хотите – это вам стоит пять тысяч. Хотите – двадцать.

Тут настало молчание. На добрые три минуты.

Человек заговорил.

– Так хотите или нет? Решайте сейчас.

– Хорошо, делайте.

– Хорошо, – сказал человек, – с вами свяжутся.

Он встал. Посмотрел на меня сверху вниз.

– Черт, знаете, дождей, по-моему, не было шесть или семь месяцев. Должно быть, парниковый эффект, как считаете?

– Да, я уверен, из-за них нашей стратосфере пиздец.

– Сволочи, – сказал человек. Затем повернулся, дошел до двери, открыл ее и пропал, не оглянувшись.

Чау-мейн выглядел скверно. Я допил пиво, кивнул официанту, чтобы подошел. Попросил счет.

В это место я решил не возвращаться. Какое-то не очень славное оно, похоже.

Четыре дня спустя, около 7 вечера у себя под дверью я обнаружил конверт. Я его вскрыл. Там были фотографии. Снимки его. Мертвого. Он поник на мягком стуле. Сидел прямо, но слегка клонился вправо. Изо рта его торчал кончик языка. И во лбу у него была крупная дыра. У меня закружилась голова. Я глубоко вдохнул, и в голове прояснилось. Там было восемь или девять снимков, сделанных под разными углами. И записка. Набранная буквами, вырезанными из газеты и наклеенными на бумагу.

Сожгите эти снимки. Сейчас же. И эту записку. Вперед.

Сейчас же.

Я подошел к очагу и вытянул руку с этой дрянью, поджег все это зажигалкой. Выронил, посмотрел, как горит. Стало вонять. Наверное, от фотографий.

Прах к праху.

Он умер.

Я зашел в спальню и сел на край кровати.

Зазвонил телефон.

– Алло? – спросил я.

– У вас деньги там? – раздалось из трубки.

– Да. Как мне их вам передать?

– Об этом не волнуйтесь. Просто сидите тихо, пока с вами не свяжутся.

Он повесил трубку.

Я положил свою на рычаг и растянулся на кровати.

У меня возникло ощущение, как будто я весь во мху, или слизи, или еще чем-то. Язык пересох, мне было странно.

Не стоило этого делать. Я б с этим свыкся. А теперь, кажется, хуже. И я так и не выяснил, чего же другой хотел, отчего все это началось.

Дверь в ванную была приоткрыта, и там горел свет. И тут я увидел. Или нет? Похоже, я сам стоял там и смотрел в зеркало.

Я вскочил и вбежал в ванную. Там никого не было. Там не было ничего.

Тут я услышал стук в дверь. Повернулся и пошел к ней.

Про «язык», о чем вы просили, я попробовал. Это отмазка. У моей жены внизу гости. Нормальные такие. Может быть. В общем, я только что сюда поднялся и начал печатать. Я писатель, понимаете. Если мне нужно выпить, я предпочитаю у печатки.

– Бук

Язык пишущего человека происходит из того, где он живет и как. Я почти всю жизнь был бродягой и обычным разнорабочим. Разговоры, что я слышал, едва ли считались беседами эрудитов. И прожитые годы вряд ли перемежались отношениями с высшими слоями общества. Я сидел в выгребных ямах. Был немного безумен, но безумие это странноватое, потому что я его вскармливал. Позволял рассудку своему вокруг него кружить, кусать себя же за жопу. Подстрекал свои инстинкты, подпитывал предрассудки. Козырной картой у меня было одиночество. Мне требовалось раздувать собственную действительность. Я поистине дорожил досугом: то была моя втравка. Оставаться наедине с собой – это было пристанище. В одном городе я нашел заброшенное кладбище и спал там в самый полдень со своими бодунами. В другом городе часами сидел и глядел на вонючий канал, вообще на самом деле не думая. Мне требовались собственные дни, недели, годы. Я находил комнатушки, где голодал. У меня имелась способность растягивать мало денег надолго. Ради времени я жертвовал всем. И еще лишь бы не вливаться в главное русло. Шоколадный батончик в день – вот моя еда по большей части. Самой крупной тратой у меня была бутылка дешевого вина. Я сам себе скручивал покурку и писал сотни рассказов, почти все чернилами от руки, печатными буквами. Пишущая машинка была в закладе чаще, чем не в нем. За человечеством я наблюдал с табурета у стойки бара, выхаривая выпивку. При росте в шесть футов я часто весил 135 фунтов, в стельку пьяный. Я был подлинником Худого Мужчины с потекшим Чердаком.

Я не особо страдал. Собственная нищета меня чуть ли не восхищала. Голодать трудно только первые два или три дня. А потом впадаешь в странный такой улет. Паришь вниз по лестницам; солнечный свет становится очень ярким, а звуки – очень громкими. Всякое восприятие обостряется, а не пригашается. Праздники и события в мире становятся бессмысленными. Я вовсе не был уверен, что именно намеревался делать, однако, несмотря ни на что, здоровье меня не подводило. С одиночеством беды не было. Главная беда была с зубами. Меня осаждали громадные зубные боли. Я полоскал рот вином и быстро ходил по комнате. Зубы у меня начали шататься, я мог колыхать их пальцами. Иногда зуб выпадал мне в руку. Очень занимательная штука.