тринадцатилетней Евгении Тороповой кольнула душу острым сожалением. «Какая женщина могла вырасти!» – с горечью подумал Глеб и двинулся дальше, продолжая старательно высматривать в мешанине имен и дат то, чего там никогда не было.

Сделав небольшой крюк и все-таки ухитрившись чувствительно ушибить ногу об угол железной оградки, он выбрался обратно на аллею. За то время, что он бродил среди могил, ситуация в корне переменилась. В отдалении откуда-то возникли и теперь неторопливо приближались к Глебу со стороны центральной аллеи две рослые, крупные мужские фигуры, издалека немного похожие на парочку пингвинов-переростков из-за темных костюмов и белоснежных рубашек. Осторожно покосившись через плечо назад, он обнаружил там точно такую же картину.

Продолжая вертеть головой по сторонам, Глеб медленно двинулся навстречу идущим со стороны центральной аллеи «пингвинам», а потом, словно углядев, наконец, искомое, устремился к одинокой, основательно заросшей сорняками могилке с покосившимся жестяным обелиском, на верхушке которого виднелась ржавая пятиконечная звезда. «Пингвины» ускорили шаг, почти побежали, но, когда Глеб толкнул скрипучую калитку и, склонив голову, остановился у обелиска, опять пошли медленнее.

Побитая ржавчиной табличка гласила, что под обелиском лежит некто Ираклий Вахтангович Цхеидзе, родившийся в тысяча девятьсот двадцать третьем году и дотянувший аж до две тысячи пятого. Глеб без труда подсчитал, что в июне сорок первого Ираклию Цхеидзе уже исполнилось восемнадцать, и, судя по обелиску со звездой, война его стороной не обошла.

– Прости, солдат, – вполголоса произнес Глеб, обращаясь к лежащему под ржавым обелиском человеку.

Когда «пингвины», подойдя, замедлили шаг, он уже сидел на корточках и старательно выпалывал сорняки, которыми густо поросла могила солдата давней большой войны.

– Мужчина, – стараясь быть вежливым, окликнул его один из «пингвинов», – я извиняюсь, у вас огоньку не найдется?

Глеб встал с корточек, отряхнул испачканные землей руки, залез двумя пальцами в карман и выудил оттуда зажигалку. Поскольку он не сделал ни малейшей попытки покинуть пределы обнесенного оградкой пространства, а здесь была не тюремная камера, чтобы помыкать тем, кто ниже тебя ростом и уже в плечах, заговорившему с ним «пингвину» пришлось удовлетвориться ролью Магомета, идущего к горе. Он двинулся напролом, треща кустами, перешагивая низкие оградки и периодически наступая на могилы, и остановился в метре от Глеба, вертя в пальцах незажженную сигарету.

Второй, будто бы за компанию, увязался следом. Оба они были молодые, не старше тридцати пяти, спортивные и с виду очень крепкие ребята со стрижеными затылками и малоподвижными физиономиями профессиональных вышибал, а их пиджаки одинаково оттопыривались с левого бока, явно скрывая нечто, не предназначенное для посторонних глаз. Созерцая эти характерные вздутия, Глеб порадовался тому, что на правах «свободного художника» может игнорировать дресс-код: из-под его просторной матерчатой ветровки ничего не выпирало, хотя он тоже явился на кладбище не с пустыми руками.

Тот, что просил огня, принял протянутую зажигалку и прикурил, будто бы невзначай шаря глазами по сторонам. Его цепкий, все подмечающий взгляд несколько раз скользнул по лицу Глеба, и Слепой подумал, что, кажется, седина на висках впервые в жизни сослужила ему добрую службу. Будь он помоложе лет на пятнадцать-двадцать, дело вряд ли кончилось бы миром. Эти люди наверняка работали под началом отставного полковника Кривошеина и подкарауливали здесь не кого попало, а некоего гражданина неизвестной наружности, но известного, а именно тысяча девятьсот восемьдесят первого, года рождения. Глеб же не мог сойти за тридцатилетнего ни при каких обстоятельствах, так что говорить им, по большому счету, было не о чем.

Как немедленно выяснилось, охранник Вронского думал иначе.

– Цхе… Цхеидзе, – дымя зажатой в уголке рта сигаретой, с трудом прочел он вслух надпись на табличке. – Ираклий Вахтангович. Ишь ты, грузин. И, наверное, воевал. Не с нами, а за нас. Уважаю.

– Времена меняются, – сообщил ему Глеб.

– Слышь, земляк, – встрял в их интеллигентную беседу второй охранник, решивший, по всей видимости, что Глеб выглядит вполне безобидно, а значит, мелкими условностями наподобие элементарной вежливости можно смело пренебречь. – А ты, хоть и чернявый, на грузина, вроде, не похож!

– А должен? – с приветливой улыбкой обернулся к нему Сиверов.

– По ходу, да, – без тени смущения заявил охранник. – Если ты русский, зачем на могиле грузина траву рвешь? Кто он тебе – отец, дед? Ведь нет же!

– Он моему деду на войне жизнь спас, – еще раз мысленно попросив прощения у спящего под обелиском, сообщил Слепой. – Дед, когда два года назад умирал, просил найти его могилу. Думал, не найду, а она – вот…

– Два года назад?.. На войне?.. – с натугой ворочая в уме чересчур громоздкие для его куриных мозгов четырехзначные числа, переспросил охранник. – Бывают же, блин, долгожители! Не дай бог до таких лет дотянуть…

«Поговори еще немного, и не дотянешь даже до сегодняшнего вечера», – с внезапно вспыхнувшей злостью подумал Глеб.

– Пошли, – будто подслушав его мысли, толкнул локтем своего не в меру любознательного и разговорчивого коллегу первый «пингвин». – Терки будешь дома с тещей тереть. Нам еще нашего родственника найти надо. Спасибо за огонек, – обратился он к Глебу.

– Не за что, – суховато откликнулся тот. – Всего наилучшего.

«Пингвины», все четверо, исчезли так же тихо и незаметно, как появились. Но Глеб, помня об их незримом присутствии, провел на могиле Ираклия Цхеидзе еще целый час, дергая и охапками относя к расположенному метрах в пятидесяти дальше по аллее мусорному контейнеру молодые, еще не успевшие войти в настоящую силу сорняки…

– Тимуровец, – саркастически проворчал Федор Филиппович, дослушав до конца его рассказ. – А я-то думаю, куда он подевался? В городе такое творится, Вронского чуть не пришили прямо у гроба Фарино, а он, видите ли, демонстрирует навыки полевода и патриотическое воспитание!

Глеб промолчал и, судя по брезгливой, болезненной мине, появившейся на выразительном лице Федора Филипповича, правильно сделал: похоже, генерала покоробило от собственной реплики и без замечаний со стороны Слепого.

– Какие будут соображения? – резко меняя тему, спросил Потапчук.

– Соображений у меня кот наплакал, воробей нагадил, – признался Глеб. – Черт знает, как его искать, этого Торопова! Двадцать третьего годовщина смерти его сестры…

– Я бы на твоем месте не особенно на это рассчитывал, – сказал Федор Филиппович.

– Да я, честно говоря, и не рассчитываю. Просто, кроме этого кладбища, зацепок пока не наблюдается. Номера на