Элли нахмурила темные брови.

– Скажи, – попросила она.

Я взглянул на мраморного ангела, олицетворявшего маму, и спросил:

– Ты веришь в судьбу?

Все еще смущенная, она поддержала предложенную тему и пожала плечами.

– Не знаю, может быть. Думаю, порой случается такое, что не может быть простым совпадением и напрямую наводит на мысли о вмешательстве некоей внешней силы. – Она склонила голову набок. – А почему ты спрашиваешь, малыш?

Я прочистил горло и, ощущая себя чертовски глупо, решил все же ей рассказать.

– Мама обычно молилась, чтобы однажды я отыскал свой свет, тот, что изменит меня и спасет. Она всегда называла меня потерянным сыном и больше всего на свете хотела, чтобы я нашел свой путь. – Элли улыбнулась и взяла меня за руку, поигрывая с пальцами. – Но ничего не вышло. По правде говоря, все стало только хуже. Она умерла, а я попал в тюрьму.

– Аксель… – сочувственно проговорила Элли, но я, подняв руку, прервал ее.

– Элли, когда я оказался в тюрьме, мне пришлось порвать с Холмчими, и поэтому меня ударили ножом. – Элли быстро заморгала, и я поспешил ей объяснить. – Carina, если бы я не прошел через все это… не испытал подобную боль и ярость… то никогда бы не заговорил с медсестрой в лазарете о своих татуировках. И меня бы не заставили ходить на занятия по искусству, чтобы обуздать свой гнев. Я бы не влюбился в лепку из глины, которая затем привела меня к мраморным скульптурам, в которых я изливал свою боль. Я бы никогда не встретил Вина, опубликовавшего фотографии моих работ, а затем взявшего мраморного ангела на выставку в музей «Метрополитен»…

– Где я увидела его в журнале и полетела в Нью-Йорк, чтобы лицезреть воочию. А потом начала писать статьи и публикации о твоих работах и методах…

– Вин же прочитал их, и, решив устроить выставку, нанял тебя в качестве куратора… Женщину, дружившую с моим братом… прежде меня самого понявшую мою душу… – Я глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. – Находившуюся в палате с моей умирающей мамой, когда я не смог там быть… Ответившую на мамину молитву… Ставшую моим светом и спасшую потерянного сына.

– Аксель… Я… не знаю, что сказать… – прошептала Элли, и из глаз ее вновь полились слезы. Я прижал девушку к груди и вдохнул запах лавандового шампуня на волосах. – Я всегда этого хотела, – сдержанно произнесла она. – Мечтала о такой сильной любви… И даже никогда не думала, что смогу найти нечто гораздо большее… пока не встретила тебя.

Услышав произнесенные ею слова, я закрыл глаза и впервые в жизни почувствовал… облегчение.

Я пристально посмотрел на мраморную статую, ставшую маминым воплощением, и тихо сказал:

– Аве Мария.

Прижатая к моей груди Элли напряглась и переспросила:

– Что?

– Ангел. Его стоит назвать «Аве Мария».

– Аксель, – вздохнула Элли, – как красиво… Идеально.

Элли принялась целовать меня в шею, а я закрыл глаза, расслабляясь от ее прикосновений.

– Сломленный ангел – это мама в этой жизни. Запертая в теле, из которого не могла вырваться, она молилась о смерти, чтобы не жить больше в этом аду. Пепел, что она держит в руках, символизирует смерть.

Оторвав губы от моей шеи, Элли застыла.

– А с другой стороны?

Я улыбнулся, почти чувствуя на мамином лице тепло солнца.

– Это следующая жизнь, небеса, рай, называй как хочешь. Мама пробудилась после смерти, полностью исцеленная, ощущая, как здоровое тело омывают яркие солнечные лучи… свободная… С тех пор, как она заболела, я всегда мечтал об этом. Что однажды она вновь освободится.

Я взглянул на статую и глубоко вздохнул, ощутив, как меня наполнило чувство покоя. Я уже сообщил все названия и сведения. Я прошел через это. Наконец, выставка была готова.

– Аксель? – проговорила Элли.

– М-м-м? – пробормотал я, разглядывая сквозь стеклянную крышу яркие звезды Пояса Ориона.

– Пришло время рассказать о скульптурах твоим братьям.

Я ждал, что на меня нахлынет ощущение тревоги, стыда и страха. Но на этот раз ничего такого не произошло. Глядя на звезды, я вдруг понял, что готов открыть Остину и Леви настоящую причину, по которой оказался в Сиэтле, поведать, что на самом деле сделал со своей жизнью.

– Да, – произнес я в ответ. – Я скажу им завтра.

Я почувствовал, как Элли улыбнулась, уткнувшись мне в грудь, и прошептала:

– Te amo, querido43.

Я ощутил, как меня накрыло стремительное, почти неодолимое чувство любви, наполняя каждую клеточку тела, и я произнес в ответ:

– Ti amo, carina. Sempre44.

______________________________

43 - Я люблю тебя, милый (исп.).

44 - Я люблю тебя, милая. Всегда (ит.).

Отшлифовав последний изгиб руки, я протер каррарский мрамор водой. А потом отступил на берег реки и выдохнул.

Это творение уже стало моим любимым.

Всю неделю я работал круглыми сутками, стремясь доделать эту скульптуру. Быстрее, чем любую другую, но у меня не было выбора. Мне хотелось извлечь образ из головы и воплотить его в мрамор… Чтобы это творение существовало вечно. Данная работа прекрасно бы дополнила мою первую выставку. Придав идеальное завершение путешествию, которое создала Элли.

На меня порывами налетал послеполуденный ветер. Накрыв скульптуру брезентом, я закрепил его на постаменте и написал Вину, что закончил. Только он знал, что я в последнюю минуту собирался дополнить выставку. У него уже имелись созданные отдельно информационные таблички, название, цветной фон и все остальное, чтобы она смотрелась идеально.

Пискнул мобильник, извещая, что Вин с ребятами уже в пути. Я сообщил ему, где взять скульптуру, и предупредил, что меня не будет. Кроме того, я доверил ему разместить работу в галерее.

Вин заверил меня, что все будет в порядке, и Элли не узнает об этой скульптуре до открытия выставки. Это был мой сюрприз для нее.

Дар души.

Войдя в студию, я ухмыльнулся, глядя на смятые простыни на кровати. Проснувшись, каждое утро, перед тем, как начать чем-либо заниматься, я обычно убирал постель. Годы, проведенные в тюрьме, породили во мне привычки, от которых казалось слишком трудно избавиться. Но после прошлой ночи, когда мы занимались любовью с Элли, и она вновь и вновь шептала мне на ухо о своей любви… я не смог заставить себя застелить кровать.

Заметив на рабочем столе ключи от «Эль Камино», я подошел и взял их вместе с пачкой сигарет, а потом направился к машине. Я ужасно нервничал. При мысли о том, чтобы рассказать Остину и Леву о своих скульптурах, а, кроме того, о завтрашней выставке, меня чуть не стошнило.