– Спасибо за приглашение, но я лучше подожду, пока сам смогу поучаствовать. Не люблю халявить. – Ник уже видел, как одного зека сильно поколотили за то, что он пренебрег своим долгом.

– Тогда в следующий раз, – кивнул Коротышка.

Ник переместился к шахматистам и понаблюдал за двумя партиями. Уровень обоих противников был так себе. Ник мог легко разгромить любого из них, но решил, что это не лучшая идея: все еще не слишком уверенный в своем положении, он предпочел остаться молчаливым наблюдателем, позволив себе лишь сдержанные поздравления в адрес победителя.

По телевизору, укрепленному на стене, шла испанская мыльная опера. Кому повезло распоряжаться пультом от ТВ, если его вообще давали заключенным, было непонятно.

Даже несмотря на «печенье мира», подаренное ему Коротышкой, и отношение большинства заключенных, ставшее вполне благосклонным, волосы у Ника все еще периодически вставали дыбом. Никогда ему, наверное, не расслабиться, хотя состояние постоянной внимательной настороженности уже плачевно сказывалось на нервах. Неужели здесь все живут с подобным ощущением? Босс, к примеру, выглядел вполне спокойным. Притворство? Да, он был размером с бронетранспортер, и с ним были такой же комплекции приятели, но в численности АБ[13] проигрывало один к шести. К тому же в блоке было еще несколько банд, члены которых имели не менее грозный вид. Взять хотя бы «Кровников» – эти темнокожие ребята мало напоминали безобидных бойскаутов.

И тут вдруг до Ника со всей очевидностью дошло:

Им нечего терять.

Босс сказал, что его обвиняют в неумышленном убийстве, причем уже не в первый раз. После суда он, видимо, до конца своих дней поселится в государственной тюрьме.

Отсутствие у них страха было обусловлено вовсе не тем, что им мало что угрожали, а попросту безразличием.

У Ника перехватило дыхание, ладони увлажнились. Что же будет, если его признают виновным? Двадцать пять лет в государственной тюрьме? То есть наилучший сценарий такой: на волю он выйдет, когда стукнет сорок пять.

Что же касается сценария худшего… Пожизненное заключение без права досрочного освобождения, и тогда воли ему уже не видать. Остаток жизни придется провести в этих бетонных стенах. Он слышал, как опытные зеки говорили о государственной тюрьме, обсуждая условия жизни в камере полтора на два с половиной метра с одной часовой прогулкой в день.

Мысли о такой более чем реальной перспективе захватили его, и в глазах помутнело. Ощущение полной безнадежности свинцовой хваткой сдавило грудь и сжало легкие, перекрыв весь кислород, и он стал задыхаться.

Хватит!

– Ты в порядке, чувак? – спросил Коротышка.

– Угу. Все отлично. – Ник стукнул себя кулаком в грудь и покашлял. – Просто водички надо глотнуть.

Он поднялся и пошел к фонтанчику для питья, пытаясь свести на нет надвигающийся приступ паники. Как это ему вообще в голову пришло жалеть себя, когда он жив, а Тесса умерла… Он стал вспоминать ее лицо, улыбку, глаза…

А потом вспомнил фото ее бездыханного тела, которое показывали копы.

Печаль дождалась того момента, когда он будет особенно уязвим, и проскользнула внутрь, заполонив собой всю душу. Тоска по ней была столь сильна, что он ощущал физическую боль, будто осознание того, что ему больше никогда не увидеть ее, ножом вошло прямо в сердце.

Он ухватился за образ мертвой Тессы и не выпускал его из головы, пока внутри не вызрела ярость. Ярость здесь гораздо более полезное и подходящее чувство – оно делает тебя сильнее, хотя бы внешне.

Она порвала с ним, но Ник точно знал, что на самом деле она этого не хотела, иначе какой смысл так рыдать. Если она так переживала этот разрыв, зачем же пошла на него?! Ведь еще буквально накануне они были так счастливы вместе…

Чем больше он об этом думал, тем более нелепым казалось ее решение и тем больше саднило у него в груди.

Если б только найти того, кто ее убил…

Он наклонился к фонтанчику и принялся пить. Холодная вода скользила вниз по горлу, доходила до живота, но ничего не могла поделать с огнем полыхающего там клубка эмоций.

В дальнем углу блока с десяток заключенных занимались физкультурой. Никаких тренажеров не было, так что им приходилось проявлять смекалку: одна пара, меняясь ролями, тренировала жим лежа – один из них садился на койку, другой выжимал ее, а еще один парень делал отжимания, посадив себе на плечи коллегу. Но Ник пока не настолько доверял кому бы то ни было, чтобы завязать приятельские отношения, и молился о том, чтобы покинуть это место прежде, чем образуются какие-либо тесные связи. Некоторые из этих заключенных сидели здесь уже изрядное время.

Он повернулся и посмотрел туда, где находилась шахматная доска – двое новых игроков как раз начали свою партию. Наблюдение за ней казалось наиболее безопасным занятием, и Ник двинулся в обратный путь к шахматистам. Когда он проходил мимо рядов столов, из прохода между ними выходил какой-то заключенный, и Ник отступил в сторону, чтобы дать ему дорогу. Этого оказалось недостаточно, и Ник все же оказался у него на пути. Что-то больно близко он подошел, подумал Ник, но было уже слишком поздно.

Они столкнулись плечами, а дальше все развивалось, как в замедленной съемке. Быстрое движение одетой в оранжевое фигуры – и острое лезвие легко входит Нику в живот. Оранжевая фигура успевает еще два раза всадить свое оружие в тело Ника, и острая боль горячими ломтями заполняет его. Ник реагирует инстинктивно, пытаясь закрыть руками жуткие раны, из которых грозят вылезти внутренности, и чувствуя, как кровь горячим потоком струится меж пальцев.

На помощь никто не пришел. Оранжевые робы опасливо расползлись в стороны, не очень понимая, что происходит.

И не желая принимать в этом участие.

Взвыл сигнал тревоги. Ник слышал ее будто где-то вдалеке, все звуки перекрывал стук крови в висках. Ему вдруг стало очень холодно, холод занимал все место внутри, и он упал на колени.

Дверь резко распахнулась, по бетонному полу застучали тяжелые ботинки. Раздались крики. Ник упал на бок и ударился плечом о бетон.

Кто-то схватил его и перевернул на спину, убрав руки от ран.

Живот чем-то сильно зажали.

Он заморгал, глядя в потолок. Люминесцентные лампы расплылись в его глазах, их свет померк, и над ним склонились какие-то тени. По их контурам и голосам он понял, что это охранники.

По цементу опять застучали ботинки.

Кто-то взял Ника за подбородок:

– Ну-ка посмотри на меня! Не уходи!

Но у него не было сил. Его уносило прочь, звуки и свет тускнели. Сердце билось все медленнее, внутри властвовала боль, и подступившая темнота пришла как избавление.

Морган бодрым шагом вылетела из муниципального комплекса, в голове у нее роился вихрь мыслей.