– Сир де Куси, – произнес король, внимательно выслушавший рассказ. – Нам очень приятно узнать от вас эти обстоятельства, но мы заранее были уверены, что ваш меч может быть обнажен только за правое дело. Для этого достаточно знать ваше имя. Если вы, как можно угадать из ваших слов, направляетесь в Париж, то и я попрошу позволения сопровождать вас. Я осведомлен уже, что освобожденная вами дама находится в безопасности в этом замке. Но как ни сильно ваше желание видеть ее, я думаю, что трудно было бы его исполнить: по воле королевы ни один мужчина не допускается во внутренность замка.

– Воля королевы всегда для меня священна. Однако я считал бы за счастье, если бы можно было объяснить этой даме, по какой причине я совершил нападение на ее провожатых. Я это сделал только в уверенности, что ее обманом вызвали из замка Мулино, где ее оставил отец.

– Я постараюсь, сир де Куси, – заявил начальник отряда, – представить их светлости ваши действия в настоящем виде, если это понадобится. О вступлении же в замок нечего и думать. Впрочем, так как королева оставит, вероятно, молодую даму у себя, как залог верности ее отца, и так как заключение будет не очень строго, то храбрый рыцарь, с этим умыслом прибывший из Парижа, вероятно, без труда получит позволение сопровождать пленницу на прогулке.

Куси покраснел и, давая другой оборот разговору, сказал:

– Тем менее я могу на этом настаивать, что я еду в Париж для передачи королю очень важных известий.

– Неужели? – воскликнул Филипп Август, но тотчас же обуздав волнение, продолжал: – А можно ли сообщить эти известия постороннему?

– Сир рыцарь, такого рода известия сами собой скоро распространяются, причем очень стремительно. Однако королю я должен сообщить их прежде, чем другим… Но кровь из твоей раны, Тибо, не перестает течь, – вдруг перебил себя Куси, с испугом заметив это обстоятельство и повернувшись к графу д’Оверню. – Позволь моему пажу остановить кровь и перевязать тебе рану.

– Нет, Куси, нет, – отвечал Тибо, все время стоявший на ногах, прислонившись к дереву. – Это кровотечение облегчает меня. С каждой каплей, падающей с моего лба, гаснет, как мне кажется, огонь, прожигавший мозг. Мой рассудок помрачался, Куси, и я теперь припоминаю, какие в своем помешательстве совершал я безрассудные поступки… Я оскорбил этого храброго рыцаря… Простите ли вы меня, сир рыцарь? – спросил Тибо, подходя к Филиппу и протягивая ему руку.

– От чистого сердца, – возразил король, дружески пожимая ему руку. – Прощаю, несмотря на то что испытал тяжесть вашего меча, и что его лезвие даже познакомилось с моим телом… Но что с вами? Вы с трудом держитесь на ногах? Поспешите помочь ему! Остановите кровь! – закричал Филипп повелительно. – Перевяжите его! Он потерял слишком много крови.

Граф упал без чувств. Ему перевязали рану и перенесли в ту самую пещеру, откуда он вышел, положили на соломенную постель, на которой он отдыхал в дни своего помешательства. Куси сопровождал его и, лишь убедившись, что рана не опасна и друг его пришел в себя, поспешил в Париж, оставив своего пажа и двух воинов при графе д’Оверне с приказанием перевезти его в столицу при первой возможности.

Куси торопился сообщить королю известие об убийстве принца Артура.

Никакое необычное обстоятельство не отметило путешествия рыцаря де Куси. На час он останавливался в деревне около Мелена, чтобы дать отдых лошадям, и хотя после жестокой битвы испытывал сильное желание отдохнуть, как и его люди, но не позволял себе медлить.

Его обращение несколько смущало короля: рыцарь выказывал ему особую почтительность, что Филипп приписывал, и вполне основательно, не своей личности, но своему сану, угаданному сиром Ги, несмотря на измененный костюм.

В любом случае рыцарь не озвучивал своих догадок и, окружая короля почтительным вниманием, делал это без особенных церемоний, чтобы не возбудить подозрений в своих спутниках.

Но в его свите находился человек не такой деликатный, как он сам. Галлон, оставленный нами на дереве, куда мало-помалу перетащил все части богатого вооружения Гийома де Ла Рош-Эймона, так же как и туго набитый кошелек, извлеченный из его кармана, оставался верен своим похвальным привычкам и присоединился к победоносному отряду, не забыв прихватить с собой добычу, которая, будучи навьючена на лошадь, придавала шуту вид торговца-разносчика.

Несмотря на то, что это лишнее бремя весьма стесняло фигляра, он беспрестанно вертелся вокруг короля и страшно досаждал ему, то рассматривая насмешливо, то многозначительно поводя носом, и наконец, во время отдыха близ Мелене, он придвинулся к своему рыцарю и, искоса поглядывая на Филиппа, стоявшего несколько в стороне, сказал:

– Куси, нет ли у вас охоты поучиться у меня одной фиглярской штуке: как льва укрощать?

– Молчи, дурак! – осек его Куси. Но отведя в сторону, рыцарь спросил: – Что ты хотел сказать этими словами?

– Ну разве вы не слыхали, как он орал «Монжуа, Сен-Дени!», когда выскочил к нам на помощь. Говорю вам, Куси, теперь можно укротить льва – это от вас зависит.

Рыцарь крепко схватил его за руку и пригрозил строгим наказанием, если он не придержит свои наблюдения при себе. Потом обратившись к королю, сказал:

– Мне кажется, сир рыцарь, нам нельзя терять времени. День кончается, а нам предстоит еще продолжительный переезд.

Немедленно пустились в путь, и по приезде в Париж король поблагодарил Куси за удовольствие, которое ему доставило его общество, заметив, что, вероятно, они скоро встретятся при дворе, ускакал.

Куси попридержал лошадь и медленно проводил свою свиту на ту квартиру, которую занимал с Тибо во время турнира, затем направился оттуда во дворец. У парадного подъезда он застал толпу низшего духовенства в парадных облачениях с хоругвями и крестами. Вокруг них располагались королевские телохранители, а позади – множество оруженосцев, составлявших свиту знатных вассалов короля, которые, несмотря на наступающий вечер, собрались во дворце.

Куси пробрался сквозь толпу и послал просить у короля аудиенции по важному делу, не терпящему отлагательства. Ответ не заставил себя ждать. Явился паж и попросил рыцаря немедленно последовать за ним и таким образом привел в парадную залу, где происходил прием.

Филипп стоял в конце великолепной готической залы, которая долго составляла предмет удивления в развалинах древнего дворца французских королей. На нем была широкая толковая туника пурпурного цвета, препоясанная золотою перевязью, на которой висел тонкий и короткий меч, надеваемый во время парадных приемов. Его рукава и воротник были вышиты золотом; на плечи была наброшена белая мантия, тоже подбитая горностаем, ниспадавшая величественными складками на пол. Красная шапка, украшенная драгоценными камнями, прикрывала длинные белокурые, в беспорядке разметавшиеся локоны.

Несмотря на короткое время, за которое он успел переменить свой костюм, его стройная и грациозно-величавая осанка не обнаруживала ни малейшего признака небрежности или торопливости.