Раненых сарацин разместили в одном из пустующих строений для воинов, где они днями лежали на охапках соломы. Путь в Азни после битвы выдался тяжелым, раненых растрясло; только один из четверых мог передвигаться сам, за остальными требовался уход. Слуги в замке наотрез отказались выносить горшки из-под врагов. Козма пробовал поручить это Гуго и Бруно, но те, хоть и не возразили сходу, но так скривились, что повеление пришлось отменить. Козма сразу понял свою ошибку: после битвы в Масличном ущелье оруженосцы считали себя чуть ли не равными рыцарям; и превращать их в обычных слуг означало смертельно обидеть. В Азни Гуго и Бруно влились в ряды замковой стражи: несли службу на стенах, охраняли пасущиеся в долине табуны; это было то, что они хорошо знали, им это нравилось. Гуго по прибытию в замок стал рьяно ухаживать за Бертой. Та поначалу фыркала, но Гуго как-то показал ей содержимое своего кошелька с добычей, дарованной оруженосцам Козмой. Берта после этого милостиво позволяла Гуго говорить с собой. Не всем стражникам Азни это нравилось: женщин в замке было мало, а Берта, такая же, как и ее хозяйка, юная и красивая, была предметом вожделения многих мужчин. Однако задираться с могучим Гуго желающих не нашлось. История с Рено и Иоакимом повторилась; разве что Гуго был куда дальше от предмета своих мечтаний, чем его удачливый покровитель.

Козма оказался в затруднении и уже подумывал выпустить из подвала одного из пленных сарацин, но воспротивился Рено. Он не желал, чтобы по замку бродил, высматривая и вынюхивая, опасный враг. Ярукташа новоиспеченный рыцарь почему-то не принимал в расчет, видя рвение евнуха в службе новому господину. Это показывало простодушие бывшего оруженосца, но Козма разубеждать Рено не стал: Ярукташ очень быстро стал нужным всем, отправлять его в подвал к другим пленным никому не хотелось. Ярукташ и спас дело. Он добровольно вызвался стать сиделкой.

– Зачем это тебе? – спросил как-то Козма, наблюдая как евнух омывает раненых мокрой тряпкой, раз за разом прополаскивая ее в медном тазу. – Ты ведь был их начальником!

– Аллах велел нам быть милосердным, – ответил Ярукташ, потупясь, но Козма уловил в его голосе лукавство. Понял, что евнух не хочет говорить при раненых.

Когда они вышли во двор, Козма повторил вопрос, и в этот раз евнух ответил обстоятельно.

– Жизнь в Сахеле изменчива, – сказал Ярукташ. – Совсем недавно я был твоим начальником, сейчас я слуга. Завтра все может обернуться. Есть только две вещи, что дают здесь уверенность: деньги и верность господину. Поэтому все так домогаются золота и ведут воинов в бой под знаменем веры. Мамлюки, за которыми я хожу, никогда не забудут милосердия. Они считают, что я спас их, поэтому без раздумий отдадут жизнь за меня, когда это понадобится.

– Думаешь, вновь ими командовать?

– Все в руках Аллаха! – склонился евнух.

– Выносить горшки не противно?

– Евнуху в гареме привычно! – усмехнулся Ярукташ. – Я не брезглив, господин! Это занятие дает ощущение сладости жизни. Тем, кто вырос в довольстве и неге, не знал унижений, трудно радоваться тому, что они имеют. Поэтому знатные господа часто тоскуют. Если же ты поднялся наверх с самого низа, то, возлегая на шелковых подушках и вкушая лучшие яства, наслаждаешься ими в полной мере и не теряешь стремления к удовольствиям.

– Да ты философ! – засмеялся Козма.

Ярукташ в ответ только смиренно поклонился.

Очень скоро добровольное служение евнуха кончилось. Стараниями Козмы двое из троих лежачих раненых встали на ноги и заменили своего бывшего господина. Для исцеления их Козма применял бальзам, позаимствованный у Стеллы. Та бы не одобрила, но Козма не стал посвящать ее в тонкости лечения. Сейчас же, зайдя к раненым, он первым делом направился к единственному лежачему.

Сарацину в бою разрубили наискось живот. Лезвие меча не задело внутренности; Козма зашил рану прямо на поле боя. Поначалу она воспалилась, но бальзам подействовал – ткани вокруг шва стали белыми, края раны срослись и теперь их покрывала толстая коричневая корочка.

– Скоро будешь ходить, Ахмед! – довольно сказал Козма, бинтуя живот раненого. – Затем сядешь на коня.

Ахмет перехватил его руку и приложил к губам.

– Не надо! – рассердился Козма.

– Аллах возблагодарит тебя за доброту! – воскликнул Ахмет, влажно блестя глазами.

– Он уже встает, – заметил один из раненых, с любопытством наблюдавший за Козмой. – Держится за живот и сам идет в нужник.

– Будь осторожен! – с укоризной сказал Ахмету Козма. – Рана может открыться.

– Господин, – сказал тот, пропустив его слова мимо ушей, – могу я спросить?

– Говори!

– Это правда, что нас продадут на галеры?

– Кто тебе сказал?

– Сеиф.

Раненый, наблюдавший за перевязкой, с предостережением глянул на Ахмета, но тот не заметил. Козма удивился. После памятного обеда, когда Рено швырнул нож в Иоакима, Сеиф перестал являться на общие трапезы. Вместе с уцелевшими в бою туркополами он все время уделял уходу за своим табуном. По утрам выгонял лошадей в поле пощипать редкую зимнюю травку (конюхи Азни с недовольством встретили повеление баронессы кормить овсом чужих коней), вечером пригонял табун обратно. Сеиф и обедал в долине, разводя костер, на котором туркополы варили мясо в котле. Козма его почти не видел. То, что Сеиф навестил раненых, выглядело странно: Козма не забыл, как туркопол противился лечению недавних врагов.

"Наверное, Сеиф решил выместить злобу за смерть своих воинов, – решил Козма. – Вот и застращал".

– Вы пленники баронессы, – сказал он вслух. – Но я не слышал, что она собралась продать вас на галеры. Наоборот, речь шла о том, чтобы обменять вас на христиан, томящихся в сарацинском плену. Замку нужны воины.

– Благодарю тебя, господин! – облегченно сказал раненый, откидываясь на солому. – Мы не забудем твоего милосердия.

Оставив сарацин, Козма направился к своему главному больному. После своего чудесного исцеления Роджер встал на ноги и с той поры много времени проводил на стенах. Козма знал, где искать комтура. По узкой каменной лестнице он поднялся в надвратную башню. Роджер оказался здесь. Облокотившись на невысокий зубец, он смотрел в долину, где сейчас мирно паслись табуны. Заслышав шаги, он обернулся и сдержано поприветствовал лекаря.

– Холодно здесь! – заметил Козма, ежась от пронизывающего ветра. – Шел бы ты под крышу, рыцарь! Слаб еще после раны…

Роджер на мгновение задумался, затем кивнул. Вдвоем они перебрались на стену, прошли ею и по каменной лестнице, под которой утром прятался обидчик Иоакима, спустились во дворец. В комнате Роджер сразу подошел к жаровне и протянул над ней озябшие руки.

– Нельзя так долго стоять на холоде, – ворчливо сказал Козма. – Простудишься, лечи потом!

Рыцарь ничего не ответил. Подошел к скамье, снял теплый плащ, затем кафтан и рубаху. Козма размотал повязку из широкой полотняной ленты, несколько раз обернутой вокруг тела Роджера. Удивленно щелкнул языком. Повязка была сухой. Рану закрывала коричневая корочка, уже начавшая осыпаться; вокруг нее виднелась молодая розовая кожа. Козма вновь обернул обнаженный торс рыцаря полотном, хотя в повязке уже не было нужды.