– Но зачем ты сжёг дарственную?

– Здесь есть место, где мы можем поговорить наедине? - вместо ответа спросил Иероним.

– Дальше, за этим подвалом есть большой зал. Там хранили когда-то бочки с вином.

Они прошли через маленькую дверь - и оказались в огромном высоком складе, в который проникал даже солнечный свет - сквозь узкие длинные окна под потолками. Вышагивая между двумя рядами подпирающих своды колонн, Иероним сказал:

– Сегодня все родственники мельника и все знакомые узнают о том, что с ним произошло. Кроме досады по поводу своих неосторожных слов, он обязательно будет хвалить благородную инквизицию. Подробно расскажет, как горела его дарственная. Нам нужно сделать так, чтобы завтра городскую проповедь читал сам епископ. И чтобы он напомнил всем, что раскаявшийся еретик может быть отпущен только в том случае, если назовёт соучастников ереси. Послезавтра мы начнём арестовывать его гостей, - всех, одного за другим. И все они станут мельника проклинать. Потом мы объявим еретичкой его жену, он станет её выгораживать, - и мы сожжём их вместе, как упорствующих. По закону мы на их имущество наложим секвестр, и, когда всё заберём, то семьи гостей станут думать: «поделом ему», и - «правильная инквизиция». А если бы мы забрали мельницу сегодня, то они думали бы «бедняга мельник», и - «подлая инквизиция».

– Разумно, - сказал Сальвадоре и спросил: - но где ты, такой молодой, научился столь великолепно вести допросы? Скажу честно: даже я б так не смог.

– Я прочитал, - ответил оставшийся равнодушным к похвале Люпус, - около двух тысяч протоколов допросов. В провинциальном трибунале инквизиторы и родственники спали по ночам. А я читал. Несколько лет. Сделал копии десятка самых удачных протоколов. И на их основе построил собственный ход допроса. Сегодня был, падре, мой первый допрос.

– Теперь ты, надеюсь, выпьешь коньяк?

– Теперь выпью.

В молчании они дошли до противоположной стены. Здесь обнаружилась ещё одна дверца.

– Что там? - спросил Люпус.

Они вошли. За дверцей оказалась бывшая винная конторка. Деревянный диван. Вмурованный в стену с распахнутой дверцей железный шкаф. Два стола. И - такая же, как в зале, гулкая высота. Окна под самым потолком. Всё покрыто толстенным слоем слежавшейся пыли.

– Здесь, падре, - сказал Иероним Вадару, - разумно устроить секретный кабинет. Мебель заменим. Вызовем кузнеца, пусть в дверцу шкафа вставит замок. Через несколько дней здесь будет огромное количество денег.

– Ты уже знаешь - откуда?

– Разумеется. Всех гостей, по списку мельника, мы будем обвинять в укрытии ереси. И - брать с каждого тайный штраф. После того, как мы сожжём и мельника, и его жену, нам будут приносить любые суммы. Любые. И будут молчать: ведь все дают подписку о том, что за разглашение любых обстоятельств следствия - костёр. Будут молчать, так что епископ об этом до времени не узнает. Вы, падре, сегодня нанесите ему визит. Его нужно заставить, во-первых, сообщить завтра о том, на каких условиях инквизицией отпускается еретик. Во-вторых, резко потребуйте отозвать меня из трибунала. Под частным предлогом - что я слишком блестяще веду допросы. Что это наносит ущерб вашему авторитету. Епископ должен знать, что между нами - вражда. Очень скоро он сделает на меня главную ставку. И я первым буду узнавать всё, что он против вас замышляет.

– Хорошо. Отменяю все планы и иду на встречу с епископом.

Глава трибунала и его юный помощник вышли в зал.

– А вот здесь, - показал тонким пальцем Иероним, - и поднимется новая наша тюрьма. Выложить стены между колоннами, - и каменные ячейки. Выйдет две или три сотни штук. Вверху, по их общей стене, будут ходить надсмотрщики. И, при надобности, поднимать и опускать арестованных на верёвке.

– Меня поражает здравость твоих рассуждений, - задумчиво произнёс Сальвадоре Вадар. - Что же это за сила, которая тебе помогает?

– Мне кажется, эта сила - я сам.

«Церковь имеет врождённое и собственное право (nativum et proprium ius), независимое от какой-либо человеческой власти, наказывать своих преступных подданных как карами духовными, так и карами мирскими».

Огромное тело великой католической Церкви разделилось надвое. Одну её половину составляли сотни и тысячи инквизиторов, которые каждый день спускались в подвалы для своей важной работы - истязать живых беззащитных людей. В этой половине были власть, деньги, дым и чад от сжигаемых заживо «еретиков», сытое благополучие, безнаказанность. Высший клир, заботящийся лишь о тайных удовольствиях, тайных назначениях и тайных убийствах был сплошной язвой, гноем, трупным тленом.

Вторую половину церкви составляла широкая, светлая, неистребимая вера простых мирян, - робких, забитых, измученных непосильным трудом и налогами. Их вера, терпение и молитвы.

Именно к этой второй половине Церкви относился невысокого роста средних лет человек, который проснулся рано утром в маленьком чулане на первом этаже «доходного» дома, выстроенного не так давно в пригороде Массара. Открыв глаза, он с наслаждением, до хруста в суставах, вытянул своё крепкое тело (ступни и кисти рук простёрлись за края тонкого, вытертого, брошенного прямо на каменный пол тюфяка), и светло улыбнулся. Почесал короткую всклокоченную бороду. Шумно вздохнул.

Он спал одетым, так что после пробуждения ему не пришлось наощупь отыскивать в полутёмном чулане одежду и наощупь же облачаться. Сев на тюфяке он истово, со счастливым лицом, перекрестился и снова лицо его осветила улыбка: для неё в это утро были причины.

Осторожно ступая, довольный человек вышел из чуланчика и попал в крохотный - едва только дверь отворить - коридор. Из него он проник в небольшую, с одним окном комнату. Это была и спальня, и кухня, и зала. У окна стояла низкая, плоская, на двух человек кровать. На звук его тихих шагов от подушки подняла голову молодая женщина. Встретила доброй улыбкой его приветливый взгляд. Тихо спросила:

– Ты снова в чуланчике спал? Там же мыши!

– Как она? - вместо ответа спросил человек, подбираясь к кровати.

– Теперь уже лучше, лучше.

Женщина медленно отпахнула край одеяла. Под ним открылась льноволосая головка спящей девочки годиков двух. На бледном лобике блеснула тонкая полоска испарины.

– Сегодня всю ночь спокойно спала, - сказала женщина. - Теперь видно, что ей уже лучше.

– Я так и чувствовал. Пришёл поздно, не захотел беспокоить. Ничего, в чулане тоже можно отменно выспаться.

Он наклонился и, едва касаясь, поцеловал влажный лобик. Потянулся, поцеловал жену. Обошёл кровать, склонился к стоящей у стены широкой лавке и поцеловал спящего на ней мальчика - толстенького, розовощёкого, лет четырёх.