— Что, был у предков грех? — каверзно щурится Серж. Ему не очень-то понравилось про булки с маком. Мартынов не чувствует подвоха, кивает.

— Дважды! Первый раз — когда Крым присоединили и турки там свои гаремы бросили, а второй — прапрадед с русско-турецкой войны семьдесят восьмого года снова привез жену-турчанку.

— Так ты у нас не Паша, а паша, — с ударением на последний слог отпускает каламбур Серж. Голос у этого гнуса от удовольствия становится глумливым.

— Али-Паша Бендерский, — ни с того ни с сего ляпаю я.

— Почему?! — сверкнув глазами, поворачивается ко мне Серж.

— Потому что Бендеры.

Наглое Сержево жало расплывается в ухмылке. Взводный, уловив, что лирическим отступлением сделал промах, поднимается и говорит:

— Хватит бездельничать! Расслабились! Я тут, внизу, делами займусь. А вы оба — в общагу. Проследите, чтобы постоянно в сторону ГОПа и Ленинского кто-нибудь наблюдал! Соблюдать светомаскировку. Внизу выставить пост! И еще: телефонная связь по городу работает. Найдите телефонную книгу или узнайте у кого-нибудь номера, и с телефона на вахте свяжитесь с исполкомом, рабочкомом и другими центрами обороны. Эдик! Приказы выполнять будешь буквально, а не творчески. Специально для тебя довожу!

Тут из-за угла дома напротив в нашу сторону выворачивают несколько казаковатого вида личностей, распространяющих вокруг себя шум и гам.

— Младшой, пошли! С этими бабаевцами звездежа не оберешься! — решительно подкрепляет распоряжение взводного Серж.

— А кто они такие?

— Своих спасителей видел?

— Нет…

— И не увидишь! А это — казаки, которые видели, как вас спасали. Сейчас забьют тебе, как салаге, баки. Ничего, Али-Паша их быстро отошьет…

— Мартынов! Где Мартынов?! К комбату! — долетает до нас окрик издалека.

Наше возвращение вновь повергает в ужас едва успевшего отпиться валерьянкой коменданта. Его страдания растут с каждой новой открытой дверью. Остаток позднего вечера двадцатого июня проходит в расположении на постой и наблюдении за продолжающимся исходом населения Бендер. Но уходят не все. Во многих домах, и частных, и многоквартирных, люди остаются. Перед лицом неведомого будущего каждый решает сам, караулить ли свое добро в надежде на лучшее, попытаться вывезти его или же, бросив все, бежать. Мы знаем не больше их. Отвечать на одни и те же вопросы надоело, и мы стараемся не высовываться, пока рядом идут беженцы и снуют хозяева, пряча и вынося из домов самое ценное имущество.

Серж и Жорж перебрали и вычистили трофейный пулемет. Они еще раз ходили в кинотеатр, чтобы собрать разбросанные там патроны. Свой старый пулемет они отдали подольстившемуся к Сержу Гуменяре, который начал копировать манеру его поведения и вообще не прочь перебежать под его командование. Ради такого дела Гуменяра отдал им свою «муху». Поиски пожрать они начинают первыми и вместе. Приходится присоединиться, ведь не ели с утра, а ни полевых кухонь, ни подвоза сухого пайка не наблюдается. Постоянно вспоминается забытый в тираспольском кабинете горох со свининой, и от этого я чувствую себя все большим идиотом. Тащу за собой деда, чтобы он присутствовал при изъятии продуктов и видел, что ничего другого мы в комнатах не берем. Кроме случайно увиденного мною старого бинокля, который реквизируется по военной необходимости. Серж и его подхалимы такие условности считают лишними. В отношении расположенного на первом этаже соседнего дома магазинчика не церемонится вообще никто. Государственное — это наше. Страна сдохла, но ее труп мы, в надежде реанимировать, защищаем.

Множество городских добровольцев помогают нам делом и советами, где и что еще можно достать. Дескать, дальше на Советской улице большой продмаг и холодильники в нем не работают, уличная проводка оборвана. Мясо и рыбу дают даром, они готовы для нас варить… Тут возвращается от комбата Али-Паша.

— Хлопцы! Оставьте в покое моих ребят, сколько вам говорить! Хотите помочь — помогайте, а не толпитесь. И оружия не просите. Самим не хватает… Ну, что там у вас? Говорите, людей можно накормить? Пошли, покажешь…

— Ребята! С Ленинского гонят трофейные бэтээры!

Как не пойти на такое посмотреть! У городского штаба ТСО стоят два новеньких бэтээра. Их осматривают бойцы ТСО, где-то внутри находят маркировку на латинице и разражаются заковыристым матом. Румынские! Вокруг толпа народа, здесь тоже полно безоружных ополченцев. Женщины и дети несут своим мужьям, отцам и защитникам поесть. Весь бивак гудит и шевелится, изредка затихая, чтобы прислушаться к редким выстрелам. Говорят, полчаса назад с одной из крыш в центре города сняли снайпера.

Мои попытки найти здесь кого-нибудь из бендерского батальона заканчиваются неудачей. В надежде хоть что-нибудь узнать вновь подхожу к бэтээрам. По словам ребят, побывавших на Ленинском, националисты драпанули на высоты за городом. Только на окраине ездят машины, какие-то люди продолжают раздавать уходящим беженцам гуманитарную помощь. Чтобы не сталкиваться с ними, в дальнюю часть микрорайона их командир решил не лезть. Серж, услышав об этом, фыркает, что «глупое миролюбие — родная сестра слюнявой благотворительности и мама пышных похорон». Не дошли до окраины, значит, оставили противнику место закрепиться…

Вернувшись, я наконец знакомлюсь со всеми подробно, запоминаю своих бойцов. Ваня Сырбу — молдаванин. Петя Волынец — тот наполовину молаванин, наполовину русский, родом из Дубоссар. Гриша Дорошенко и Володя Кравченко — украинцы. Андрюха Сергеев и Костик Аверичев — чистокровные русаки. Плюс наши кацапы, прибалт Семзенис, еврей Штехман и хитроватый, но добродушный болгарин Живков. По-настоящему его зовут Иван, но он уже отзывается на данное ему остряками имя Тодор. Полный местный интернационал, только гагаузов и цыган не хватает.

Двыа часа ночи, и, чтобы быть завтра в форме, пора отдыхать. Слегка выпивший на дармовщину Федя весело тормошит и тискает оставшийся безхозным выводок котят. Тревожно мяучит кошка-мама, и Кацап задабривает ее, вскрывая свежеворованную банку с кильками в томате, а потом снова дерет своей лапищей куцые кошачьи хвосты и уши. Котята прыгают ему на руку и пытаются кусать.

— Оставь котов, живодер! — смеется Тятя.

— Шчас… Страсть люблю эту мелочь! Как себя помню, в нашем дворе хвостатые водились… А раз я мурзаного котенка-доходяжку принес, так здоровенный из него котяра вырос, прожил у нас лет двенадцать. Тюбиком звали.

— Это что же за кличка такая? Почто своего тигра спозорил?

— Да после голодухи жрал он в три горла, без остановки. Раздулся, на колобок стал похож. А на пузо надавишь — и из него, как из тюбика, крендель — цвирк! Так и назвали Тюбиком.

— Ну и котяра! — Серж, шумно орудовавший в соседней комнате, выходит в коридор. — Настоящий, можно сказать, интеллигент!

— Это почему?

— По кочану! Красивый, пушистый, а только прижмешь — из него говно лезет… Кто такой? Вот я и говорю, прямо настоящий интеллигент!