Про Аристарха Кортубина ходили разные слухи (не то, чтобы…). Оправдались худшие из них. Он оказался если не инициатором, то активным участником разоблачительной компании, завершившейся серией арестов и расправ над своими же товарищами. Им двигал личный интерес (точнее, страх). Сроки строительства и запуска комбината срывались. Тому были объективные причины. Элементарно не хватало ресурсов – материальных, человеческих. Стало ясно, что задание партии и правительства не выполнено, обороноспособности страны перед войной нанесен серьезный урон. Жестокое время, когда наказывали не только за то, что сделал, но и что не сделал (пусть даже и не мог). Все равно кто-то должен ответить. За ошибку или даже за преступление перед советской властью. Великий вождь правильно говорил: у каждой ошибки есть имя и фамилия. Аристарх Кортубин отнюдь не жаждал присвоить свои инициалы проблеме под названием КМК. Это случилось позже – и город и комбинат назвали в его честь. Другие же руководители за реальные заслуги преданы забвению. В Кортубинской области, помимо ее центра, имя А. Кортубина носят улицы, музеи, площади, школы. Зато среди местных топонимов «Глайзер» не встречается, «Решов» – понятно, тоже. В областной столице есть улица А. Анютина, лидера поистине героической молодежи предвоенных годов. Его судьба опять же у Аристарха на совести. Кортубин предал всех. И остался один – разочарованный, больной, опустившийся. Его дивор – волшебная маленькая звездочка – погас, а он продолжал жить. По привычке, инерции, из-за страха, запретившего ему помнить. Так он пережил войну и еще пятилетку. Умирал тяжело, уже представлял собой ужасное зрелище – раздутое, вялое тело, мятое лицо как печеная тыква, черные мешки под глазами. Суетливые пальцы поверх одеяла. Опухшие ноги. Исколотые вены. Он лежал в большинстве времени в забытьи в душной, жаркой комнате с плотно задернутыми шторами, и воздух там отравлен какой-то кислой вонью. За окнами шумел город его имени, вставали ряды жилых кварталов, дымили комбинатовские трубы. Умирающему чудилось, что его легкие вдыхают не промышленный чад, а прохладную свежесть, бодрящий вкус раннего утра, кислый аромат синих цветов, влажные испарения от земли, горелый запах пороха после выстрелов. И еще липкий страх, хотя все пока живы – комиссар Солин и другие красногвардейцы в отряде. Хотя бой вот-вот закипит на Шайтан-горе, а с ним взовьется огненным столбиком прежняя жизнь – очистится, и начнется новая, справедливая, честная… Щедрая жертва во имя грядущего счастья – половина отряда. Другая половина должна продолжить борьбу. Странно, после боя на Кортубине не было ни царапины, но он чувствовал, что ранен – глубже и страшнее, чем хуторской мальчишка с простреленной коленкой.

Теперь любой жизни (борца за справедливость или предателя) в теле Аристарха Кортубина пришел конец. Бульк в дырку. Хоронили заслуженного деятеля минувшей эпохи по торжественному церемониалу – вот разве что не в областном мавзолее, но мавзолей в стране только один. Жестокая мысль напоследок – хорошо, что Кортубин умер. Уже на подходе шестидесятые годы – самые счастливые в СССР, но перед этим – развенчание культа личности и прочих издержек, ошибок и преступлений. У Аристарха нашлось бы… А так он умер, и все понимали – это лучше. Что он ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ, дабы вместе с ним не умерла легенда о молодом счастливом городе в южноуральской степи – о дерзком эксперименте, победившем не благодаря, а вопреки. Кортубинская (города, а не конкретного человека) легенда не хуже сказок Пятигорья, потому что люди встали вровень с древним божеством Энгру – сравнялись, выступив творцами. Швах и мав! – тьфу! шах и мат. Каково вам??

****

Максим пробудился поздним утром, когда в окна светил яркий свет. Даже под опущенными веками зрачки ощутили красный жар. Ресницы взлетели, затрепетали и снова опустились. В следующее мгновение мозг послал тревожный сигнал расслабленному телу. Максим широко открыл глаза и узрел то, что сейчас было перед ним – потолок. Самый обыкновенный беленый потолок, такие же стены. Белили давно – в прошлом веке точно. К потолку подвешена простая лампочка – стеклянная колба в черном патроне. Дешево и сердито. И вроде все – без неожиданностей, которые любят в Пятигорье. Но что-то не так. Максим лежал, смотрел, моргал и чувствовал эту нетаковость. Сформулировать мысль сразу не получилось.

С чего начать? Ведь надо же. Однако начало нашей истории постоянно смещается – даже к доисторическим временам. А как хорошо начиналось (как и у маленькой Лиды Чиросвий). С царских палат, соболиных шуб, золотых скипетра и державы, восторга в стиснутой груди или даже с комфортабельного коттеджа начальника исправительно-трудового лагеря №9. Потом что? Степная глухомань, унылый совок, похороны старой бабушки (а кому-то тетки). Лидина родня Чиросвии. Утылва и тылки с тыловками. Первые жители Пятигорья. Сотворение сказочного мира. Широко размахнулись? Ниче, корыльбуньих крыльев хватит!

Максим пытался очертить свою мысль более конкретно. Например, потолок. Ну, что с ним не так? Да, побелка посерела, растрескалась. Бабушку это не волновало. Печальное запустение. И его примета – сетка трещин… Ах, вот оно! в прошлый раз, лежа на синем диване, Максим наблюдал, как слева извивалась трещина – словно подземная нора ворпаней. Но нора внизу, а трещина вверху – в потолке. И она брала начало от черного плафона. А справа отслаивался здоровый кусок штукатурки – хорошо, хоть не над головой, а возле стояка – интересно, когда оный стояк сместился в другой угол комнаты? Чудеса возможны в Пятигорье… Нет, потолок по-прежнему нуждался в ремонте. НО НЕ ТОТ ПОТОЛОК. Вернее, и тот, и этот. Что-нибудь понятно?

Стоило пошевелиться, как заскрипели пружины. Опять-таки они скрипели по-другому – не по-диванному. Наваждение! Максим скосил глаза – он лежал не на синем диване, а на старенькой железной кровати, и скрипели не пружины, а панцирная сетка. Матрац покрыт опрятным байковым одеялом в сине-белую клетку – не голубым покрывалом. Кровать походила на бабылидину, но ясно, что она (кровать?) и комната – другие, чужие. Хотя общая обстановка и самый дух запустения схожи. Здесь даже больше по-спартански. Никаких сервантов, платяных шкафов, трюмо, диванов. Голый деревянный пол и голые стены (у бабы Лиды при жизни были ковер и дорожки). Ну, не совсем голые – на той стене, где дверь, вбиты гвозди, и на гвозди повешена одежда. Стол, табуретки. Единственный образец комфорта – низкое ретро-кресло в стиле минимализма 60-х годов. С деревянными ручками и цветастой обивкой – очевидно, найдено на мусорке и отремонтировано. Да уж, конечно, не царские палаты. Зато свое собственное жилье. Хозяин подтвердит. У бабы Лиды все же приглядней, но в обоих