Во-первых, всякое действие оценивается с точки зрения его возможных последствий. Во-вторых, нельзя забывать о принципе универсальности — мы используем по отношению к себе те же критерии оценки, что и к другим людям, если не более жесткие. Эти общедоступные принципы лежат в основе теории справедливой войны, по крайней мере, если к ней относиться серьезно. Когда мы говорим о прописных истинах, возникает справедливый вопрос: насколько широкий круг людей считает их таковыми? В ходе дальнейшего исследования будет наглядно показано, что большинство людей, как мне кажется, категорически их отвергает.

Первый из приведенных здесь фактов требует некоторого пояснения. Конкретные последствия какого-либо действия могут иметь большую значимость, но они сами по себе не являются основанием для оценки его с точки зрения морали. Никто не стал бы хвалить Н. Хрущева за одно то, что ракеты, которые он разместил на Кубе, не спровоцировали войну. И в равной степени вряд ли кому-либо пришло бы в голову осуждать тех, кто в тот момент умножал страх, предупреждая о приближающейся опасности. Одобрительные возгласы в адрес «горячо любимого вождя» Северной Кореи в связи с тем, что он создал ядерное оружие и передал технологии по производству ракет Пакистану, выглядят абсурдно. Также было бы странно осуждать тех, кто выступает с предупреждением о возможных последствиях такого «дружественного шага», лишь потому, что в итоге все обошлось. Поборника государственного насилия, который принимается отстаивать подобные действия, стоило бы воспринимать либо как морального урода, либо как сумасшедшего. Все это выглядит очевидным до тех пор, пока аналогичные критерии не начинают применяться к нам самим. В таком случае безумие может быть представлено как норма и даже приветствоваться, а здравый смысл сурово осуждаться.

Давайте, тем не менее, не станем искажать смысл прописных истин и очевидных фактов. Предлагаю в этой связи рассмотреть некоторые важнейшие примеры, которые показывают, как проявляются эти аксиомы современной жизни.

ТЕРРОР И ПРОПИСНЫЕ ИСТИНЫ

Рассмотрим события 11 сентября 2001 года. Многие полагают, что эти нападения коренным образом изменили ход мирового развития и открыли новый «век террора» — именно под этим названием вышел научный сборник работ специалистов Йельского университета{358}. Все в один голос констатируют размытость значения термина «террор».

Нас интересует, почему это так. Официальные определения, которые дает государство, совпадают с целым рядом других, удобных для использования в различных целях, формулировок. В уставе армии США содержится следующее определение понятия «терроризм» — «намеренное использование силы для достижения политических, религиозных и идеологических целей посредством запугивания, принуждения и осуществления устрашающих акций». В американском праве имеется более подробное описание, которое, по сути, содержит ту же логику. Во многом сходно определение, которое использует британское правительство: «Терроризм — это применение или угроза применения силовых разрушительных, дестабилизирующих действий, призванных оказывать давление на правительство, запугивать общество с целью достижения политических, религиозных и идеологических целей»{359}. Эти определения кажутся вполне понятными. Они достаточно близки по своему значению к распространенным в употреблении формам и считаются уместными в тех случаях, когда речь идет о террористических действиях официальных врагов.

В своих работах по данной тематике, начиная с 1981 года, когда к власти пришел Р. Рейган и заявил о начале войны с терроризмом как о ключевом направлении внешней политики США, я использовал именно официальные правительственные формулировки базовых терминов. Эти формулировки особенно применимы в нашем исследовании, поскольку они появились вместе с объявлением о начале первой войны с терроризмом. Однако после этого никто не использовал их, со временем они вышли из употребления и не получили никакой достойной замены. Причины этого вполне ясны: официальные определения «терроризма» ничем не отличаются от «контртеррористической деятельности» (иногда она еще называется «конфликтом слабой интенсивности» или «операцией противодействия экстремизму»). Однако, несмотря на то что контртеррористические операции являются ключевым элементом политики США, неверно утверждать, что американская политика сводится к террористической деятельности{360}.

США, конечно же, не единственные, кто действует таким образом. Традиционно различные страны называют свои террористические операции «контртеррористическими мерами», даже если речь идет о массовых убийствах. Это, к примеру, было характерно для нацистов. В странах оккупированной Европы они совершали свои преступления под лозунгами защиты населения и легитимных правительств от фанатиков и террористов, пользующихся поддержкой из-за рубежа. В этом была некоторая правда — даже самые отъявленные пропагандистские лозунги несут в себе долю истины. Действительно, Лондон направлял в Европу фанатиков различного рода, которые участвовали в террористических операциях. Военные США с интересом относились к нацистской модели: американские доктрины противодействия экстремистской деятельности вобрали многое из нацистских справочников и практических руководств, которые, при поддержке офицеров Вермахта, штудировались с большим энтузиазмом{361}.

Часто террор называют оружием слабых. Формально это верно, если террор относить исключительно к их террористической деятельности. Но, откровенно говоря, террор скорее является орудием сильных.

Другая трудность, связанная с использованием официальных формулировок термина «террор», заключается в том, что если следовать их логике, то США можно назвать главным террористическим государством в мире. Это утверждение не вызывает противоречий, по крайней мере среди тех, кто проявляет хоть немного уважения к таким институтам, как Международный суд или Совет Безопасности ООН, не безразличен к мнению научного сообщества, — несомненно, к таким странам относятся Никарагуа и Куба. Однако этого утверждения для нас будет не достаточно. В таком случае мы остаемся без какого-либо связного определения того, чем является феномен «терроризма». Или же нам придется в обход запретов использовать официальные формулировки, которые вышли из употребления из-за непредсказуемых последствий их применения.

Официальные формулировки не раскрывают всей сути явления. В частности, они не проводят различия между «международным терроризмом» и «агрессией» или между «террором» и «вооруженным сопротивлением». Эти вопросы о различиях в понимании и трактовке ключевых терминов стали возникать в интересной обстановке, когда была повторно объявлена война с международным террором, а в американском обществе развернулась широкая дискуссия вокруг этой тематики, которая, судя по заголовкам газет, ведется и по сей день.

Давайте рассмотрим различие между «террором» и «вооруженным сопротивлением». Сразу же возникает вопрос: в каких случаях легитимно использование «права на самоопределение, свободу и независимость, в соответствии с Уставом ООН, людьми, которых этих прав насильственно лишают… в особенности, это имеет отношение к народам, колонизированным, находящимся под властью расистских режимов или в условиях внешней оккупации». Такие действия должны рассматриваться как «террор» или «вооруженное сопротивление»? Процитированные слова относятся к наиболее сильным формам осуждения преступлений, связанных с терроризмом, которые использует Генеральная Ассамблея ООН. В приведенном здесь документе ООН также отмечалось, что «нет никаких обстоятельств, при которых указанным в данной резолюции правам мог бы быть нанесен ущерб». Эта резолюция ООН была принята в декабре 1987 года, именно в тот момент, когда, по официальному мнению, разгул международного терроризма достиг своей высшей точки. Этот момент стоит особенно отметить. При голосовании этой резолюции в ее поддержку было отдано 153 голоса, против — 2 (воздержавшиеся — только Гондурас){362}.