что зашел в тупик. Боюсь, что стал слишком стар для такой работы, которая требует разума, сопереживающего окружающему миру. Я люблю тешить себя мыслью, что с годами становлюсь мудрее, но что толку от мудрости в мире, который следует диктату безумных страстей? Я чувствую себя единственным трезвенником на корабле пьяниц.

Мы говорим, влияние Венеры вызывает все эти особенности поведения, словно это может что-нибудь объяснить и словно мы не употребляем выражение «влияние Венеры» именно потому, что мы не понимаем этих страстей и не можем найти им толкования, и только страдаем от них, когда они касаются нас, и молча наблюдаем, сбитые с толку, эти страдания в других…»

Раздался стук в дверь. Я приготовился к очередному ледяному душу и откликнулся: «Входи». Но в комнату вошла не Вифания. Это была Диана.

Она закрыла за собой дверь и села в кресло, стоявшее напротив моего стола. На лице ее лежала тень. Что-то ее беспокоило.

— Мама сердится на тебя, — сказала она.

— Неужели? Я не заметил.

— Что ты делаешь?

— Пишу письмо Метону.

— Разве ты не писал ему несколько дней назад?

— Писал.

— О чем ты пишешь в этом письме?

— Так, о том о сем.

— Это о твоей работе?

— В каком-то смысле. Да, это о моей работе.

— Ты пишешь Метону, потому что отослал Экона в путешествие и тебе нужно теперь с кем-то поговорить. Правильно?

— Ты очень догадлива, Диана.

Она подняла руку и откинула назад прядь волос, упавших ей на щеку. Какие замечательные, блестящие у нее волосы, словно волосы ее матери еще до того, как седина начала гасить их глянец. Пряди упали ей на плечи, опустившись почти до груди, обрамляя лицо и шею. В мягком утреннем свете кожа ее сверкала, будто смуглые розовые лепестки.

— Почему бы тебе не поделиться своими неприятностями со мной, папа? Мама так и делает. Она говорит мне обо всем.

— Думаю, так принято везде. Матери и дочери, отцы и сыновья.

Она посмотрела на меня в упор. Я попытался выдержать ее взгляд, но вместо этого отвернулся.

— Мальчики старше тебя, Диана. Они разделяют со мной мои труды, мои путешествия, — я улыбнулся. — Стоит мне начать предложение, как Экон уже готов закончить его.

— А Метон?

— Метон другой. Ты уже достаточно взрослая, чтобы помнить, что произошло, пока мы жили в нашем поместье Каталине, ссора между мной и Метоном, его решение стать солдатом. Это была большая проверка нашей привязанности друг к другу. Теперь он живет сам по себе, и я не всегда могу понять его. Но я всегда могу рассказать ему о том, что думаю.

— Но Экон и Метон даже не твои родные дети. Ты усыновил их. А во мне течет твоя кровь, папа.

— Да, Диана, я знаю.

Почему тогда ты такая таинственная, подумал я, почему нас разделяет такая пропасть? И почему мне приходится держать эти мысли при себе, вместо того чтобы высказать их вслух?

— Можно, я прочитаю твое письмо, папа?

От неожиданности я вздрогнул, посмотрел на пергамент, обдумывая написанные на нем слова.

— Я не уверен, что ты все поймешь, Диана.

— Тогда ты мне объяснишь.

— Знаешь, мне не очень-то хочется. Если бы ты была постарше…

— Я уже не ребенок, папа.

Я покачал головой.

— Мама говорит, я уже взрослая женщина.

Я прочистил горло.

— Что ж, тогда ты, я полагаю, имеешь полное право читать личные письма своей матери.

— Это жестоко, папа. Ты же знаешь, что мама не умеет ни читать, ни писать, что едва ли можно считать ее виной. Если бы она была воспитана, как римская девочка…

Вместо того чтобы быть египетской рабыней, подумал я. Неужели именно это расстраивает Диану — происхождение ее матери, тот факт, что она родилась от женщины, бывшей рабыней? Мы с Дианой никогда не говорили об этом напрямую, хотя я и подозревал, что Вифания что-то должна была ей рассказывать. Без сомнения, они много времени проводят, беседуя друг с другом наедине. Неужели Диана упрекала меня за то, что я когда-то купил ее мать на невольничьем рынке в Александрии? Но ведь именно я освободил Вифанию из рабства. Неожиданно все это показалось мне ужасно запутанным.

— Почти ни одна римская женщина не умеет читать, Диана.

— Женщина, для которой ты работаешь, умеет читать, я полагаю.

— Уверен, что умеет.

— И ты настоял, чтобы я тоже научилась.

— Да, это так.

— Так к чему мне это умение, если ты запрещаешь мне использовать его? — Она посмотрела на лежавшее передо мной письмо.

Ее способ добиться того, чего она хотела, был как две капли воды схож с тактикой Вифании — окольная логика, упрямая настойчивость, пробуждение во мне чувства вины за такие вещи, о которых я и не подозревал. Говорят, боги могут принимать знакомый нам облик и расхаживать среди нас, не вызывая ни малейшего подозрения. На один краткий, странный момент мне показалось, будто упала какая-то пелена, и я почувствовал, что передо мной сидит Вифания, изменившая внешность, чтобы поставить меня в тупик. Кто это существо — Диана и откуда она взялась?

Я протянул ей письмо и следил за тем, как она читала. Она читала медленно, слегка шевеля губами. Она пока еще не получила такого образования, как Метон.

Я ждал, что она спросит у меня об именах людей, о которых я упоминал, или попросит объяснить подробнее сущность страстей, которые я описывал в своем письме, но, закончив читать, она спросила:

— Зачем ты так настойчиво хочешь найти человека, который убил Диона?

— Как я там написал в письме? «Ради собственного спокойствия».

— А почему ты неспокоен?

— Диана, если с кем-нибудь, кто был близок тебе, поступят несправедливо, разве ты не захочешь отомстить за него, чтобы возместить причиненный вред, если это в твоих силах?

Она задумалась над моими словами.

— Но Дион не был тебе близок.

— С твоей стороны самонадеянно судить об этом, Диана.

— Но ты едва знал его.

— В каком-то смысле, да. Но с другой стороны…

Она снова взяла в руки письмо.

— Это о нем ты говоришь, как о человеке «рационального интеллекта»?

— Да, в общем, о нем.

— Так разве он не был жестоким человеком?

— Говоря по-правде, я этого не знаю.

— Но вот же в письме ты пишешь…

— Да, я знаю, что там написано, — я съежился при мысли, что она прочтет это вслух.

— Откуда тебе известны о нем такие вещи? — Она внимательно наблюдала за мной. Я вздохнул.

— Из разных намеков от людей, у которых он жил здесь, в Риме. Видимо, Дион позволял себе вольности с