Недавно разожженный огонь неуважительно мотал их тени по потолку и по стенам, на которых висели образчики вышивок. Комната была просторна, футов тридцать на двадцать. Против выхода в коридор располагалась малая дверца. Она вела в Горницу Корней, построенную в форме полукруга. По сторонам от дверцы располагались два высоких окна с толстыми, ромбовидной огранки стеклами, а в двух других стенах комнаты – по небольшому камину и узкой двери, из которых одна вела в кухню и в комнаты двух служанок, а другая в столовую и темно-желтую спальню сестер.

– Он сказал, что возвысит нас, – сообщила Кора. – Ты ведь слышала, верно?

– Я же не глухая, – ответила Кларисса.

– Сказал, что нас недостаточно чтут и что нам следует помнить, кто мы. Мы леди Кларисса Гроан и леди Кора Гроан, вот мы кто.

– Кора и Кларисса, – поправила ее сестра, – из Горменгаста.

– А никто не благоговеет, когда нас видит. Он сказал, что заставит их всех.

– Заставит что, дорогая? – До Коры начало доходить, что они с сестрой, оказывается, размышляют об одном и том же.

– Благоговеть, – сказала Кларисса. – Им же положено благоговеть. Разве им не положено, Кора?

– Да, но только они все равно не благоговеют.

– Нет. И в этом все дело, – сказала Кларисса, – хоть я и попробовала нынче утром.

– Что ты такое попробовала? – спросила Кора тоном, отчасти покровительственным.

– Помнишь, когда я сказала: «Пойду погуляю»?

– Да. – Кора села и вытащила из плоской груди крохотный, но крепко надушенный платочек. – И что же?

– А я вовсе и не в уборную пошла. – Кларисса тоже вдруг села, прямая, как палка. – Я вовсе взяла чернила – черные чернила.

– Для чего?

– Я тебе пока не скажу, время еще не пришло, – важно ответила Кларисса, и ноздри ее дрогнули, как у мустанга. – Взяла черных чернил и отлила их в баночку. У нас их много. А потом сказала себе то, что ты много раз говорила мне и я тебе тоже – что Гертруда ничем не лучше нас, на самом деле еще и хуже, потому что в ее жилах нет ни капли крови Гроанов, не то, что в наших, у нее самая обыкновенная кровь, от которой никакой пользы. Вот я и взяла чернила, и я знала, что сделаю. Тебе я говорить не стала, потому что ты бы мне запретила, да я и сейчас не знаю, зачем говорю тебе, ты ведь можешь подумать, что я поступила неправильно, но теперь все уже позади, поэтому и не важно, что ты подумаешь, дорогая, ведь правда?

– Пока не знаю, – с некоторой брюзгливостью откликнулась Кора.

– Ну вот, я знала, что в девять часов Гертруда должна быть в Срединной Зале, принимать семерых самых уродливых нищих из Наружных Жилищ, поливать их елеем, так что я, с баночкой, полной чернил, около девяти прошла через дверь Срединной Залы, а ровно в девять подошла к Гертруде, но тут мне не повезло, потому что она была в черном платье.

– О чем ты говоришь? – спросила Кора.

– Ну, я собиралась облить ей чернилами все платье.

– Это было бы хорошо, очень хорошо, – сказала Кора. – И облила?

– Да, – сказала Кларисса, – только из этого все равно ничего не вышло, потому что платье и так было черное, а как я ее поливала, она не увидела, потому что разговаривала со скворцом.

– С одной из наших птиц, – уточнила Кора.

– Да, – сказала Кларисса. – С одной из украденных у нас птиц. Но другие все видели. Все они так рты и разинули. Поняли, какая я смелая. А Гертруда не поняла, так что вся моя смелость оказалась ни к чему. Больше я ничего сделать не могла, и испугалась, и побежала назад, всю дорогу бежала, а теперь я, пожалуй, пойду, вымою баночку.

Она встала, дабы претворить эту мысль в действие, но тут кто-то осторожно стукнул в дверь. Гостей у сестер бывало немного, заходили они редко, так что в первый миг обе слишком взволновались, чтобы выговорить: «Войдите».

Кора первой открыла рот, пустой голос ее прозвучал гораздо громче, чем ей хотелось:

– Войдите.

Кларисса уже стояла бок о бок с ней. Их плечи соприкасались. Головы они вытянули вперед, словно выглядывая из окна.

Дверь отворилась, вошел Стирпайк, имея подмышкой щегольскую трость со сверкающей металлической ручкой. Починив и отчистив до необходимого блеска уворованный им потайной клинок, он теперь брал его с собой куда бы ни шел. Шею привычно облаченного в черное Стирпайка облегала раздобытая неведомо где золотая цепь. Небогатые, песочного цвета волосы, сегодня слегка потемневшие от жира, были гладко зачесаны назад, от бледного лба по широкой дуге.

Затворив за собою дверь, он не без изящества извлек из-под мышки трость и поклонился.

– Ваши светлости, – произнес он, – мое непростительное вторжение в уединенность покоев ваших, предваренное лишь послужившим мне посредником бесцеремонным стуком в филенку дверей, следовало бы считать апофеозом нахальства, когда бы я не явился к вам с самоважнейшим известием.

– Кто-нибудь умер? – спросила Кора.

– Гертруда? – эхом подхватила Кларисса.

– Никто не умер, – сказал, приблизясь к сестрам, Стирпайк. – Через минуту-другую я ознакомлю вас с фактами, но прежде, мои дорогие светлости, я желал бы получить великую честь полюбоваться вашими вышивками. Вы дозволите мне их увидеть?

Стирпайк умолк, переводя вопрошающий взгляд с одной сестры на другую.

– Он и раньше о них говорил, у Прюнскваллоров, – прошептала Кларисса сестре. – Раньше еще говорил, что хочет их видеть. Наши вышивки.

Кларисса твердо верила, что если она переходит на шепот, не важно даже сколь громкий, никто, кроме сестры, не слышит ни одного произносимого ею слова.

– Я слышала, что он сказал, – отвечала сестра. – Я же не слепая, верно?

– Что ты хочешь увидеть сначала? – спросила Кларисса. – Наше шитье, или Горницу Корней, или Дерево?

– Ежели я не ошибся, – в виде ответа уведомил их Стирпайк, – стены вкруг нас изукрашены твореньями игл ваших, а поверхностный, коли прилично так выразиться, взгляд, брошенный мною на них, не оставляет мне иного выбора, как только изучить их попристальнее, вслед за чем, если дозволите, я с наслаждением навестил бы вашу Горницу Корней.

– «Творения наших игл», сказал он, – прошептала Кларисса громовым, безжизненным шепотом, казалось, целиком заполнившим комнату.

– Естественно, – отозвалась, вновь пожимая плечами, сестра и, обратив лицо к Стирпайку, позволила правому уголку своего невыразительного рта слегка привздернуться вверх, и хоть веселого в этой гримасе было не больше, чем в изгибе губ дохлой пикши, Стирпайк вывел из нее, что ему дали понять, будто она и он выше столь очевидных пояснений.

– Прежде чем я приступлю к осмотру, – сказал Стирпайк, помещая на стол свой невинный на вид потайной клинок, – могу ли я попросить вас, сударыни, просветить меня относительно того, почему вам пришлось, что весьма неудобно, самолично пригласить меня войти в вашу комнату? Определенно, ваш лакей пренебрегает своими обязанностями. Отчего он не стоит у дверей и не спрашивает, кто именно желает вас видеть, и не докладывает вам о том, прежде чем вы позволяете визитерам вторгаться сюда? Простите, драгоценные ваши светлости, мое любопытство, но где же он, ваш лакей? Коли желаете, я сам отчитаю его.