пожал плечами, выпрямляя фигурке руку. Та походила на причудливо изогнутую соплю и никак не желала становиться похожей на нормальную конечность.

– Скорее, для себя. Раньше я часто играл.

– Не садись за стол с Расконом, особенно со ставками. Рыжий сожрет тебя с потрохами и выплюнет в ближайший омут.

– Я и не собирался, – ответил Брак. – Если только сам предложит. Из меня не сильно хороший игрок.

– Предложит, – пробормотал Везим, правя лезвие топора. – Он всем предлагает.

– Никто не играет?

– Скорее, никто не соглашается, – пояснил Кандар. – Ты бы стал играть с противником, который заведомо сильнее тебя? Причем не просто сильнее, а сильнее настолько, что даже при победе ты будешь знать, что тебе попросту поддались.

Везим оторвался от своего занятия, хмуро посмотрел на сероглазого и проворчал:

– Детские игры.

– Напомни, мудрый лесной человек, кто владелец “Карги”? Под чьей толстой задницей ходят “Сирень”, “Архулас” и “Лесная Гнида”? – насмешливо спросил Кандар. – Может и тебе стоит начать играть, глядишь – разжился бы уже чем-нибудь. Хотя бы запасными штанами.

– Если бы я захотел, давно скупил бы половину вольных земель, а на сдачу еще какой-нибудь доминион из мелких. Кретины бегут на запад в поисках богатства, славы и прочей херни. Умные здесь живут для себя, для души. И никакие игры это не изменят.

– Забойка – это просто игра, – вмешался в назревающую перепалку Брак. – Она никак не связана с тем, насколько человек успешен или умен. Если кто-то хорошо играет – значит он долго учился и знает, как это делать правильно. А не потому, что впервые увидев фигурки он силой своего разума познал всю суть игры и с тех пор ни разу не проигрывал.

– Во! – поднял палец Везим. – Каждый мнит себя охотником, пока кушварка в жопу не клюнет.

– Брак, это самая занудная и скучная вещь, которую я слышал за последние недели. Как и сама Забойка. Ты поразил меня в самое сердце.

– Скучная она лишь для тех, кто кроме деревьев ни шарга в этой жизни не видел, – возразил калека, – Забойка является примитивным, но отражением жизни, дает возможность поработать мозгами тогда, когда нечем больше занять себя.

– И как же эта игра отражает вот это все? – показал руками вокруг себя сероглазый. – Грязь, червяков, вонючего Везима и твое занудство?

– Фелинты крутят восьмерку, да? – невпопад спросил Брак.

– Не только фелинты. Еще даргаши, выволки… – начал перечислять охотник.

– Восьмерка – это прием в Забойке, – перебил его калека. – Сложный, но эффективный. Берется одна фигурка, желательно помельче, и отправляется в петлю на вражескую половину поля. И там эта фигурка гадит противнику: уводит добычу, припасы, ломает строй и мешает охотиться. В идеале – вообще удачно уничтожает ключевую фигуру противника, пусть и ценой своей жизни. А потом возвращается на свою половину и, если надо, отправляется на второй круг.

– А разве игрок не будет тратить на это половину своего хода? – спросил Кандар, – Ну, то есть, движения на ход всего два, и тратить одно из них на бесполезную возню…

– Прием сложный. Я так не умею, – развел руками Брак. – Но я видел, как один флир за партию нанес противнику больше урона, чем весь остальной клан. Даже, если его уничтожат – соперник потратит на это свое время и силы, будет вынужден сломать и пересмотреть планы. Самое ценное в игре – не действовать по плану самому, а не дать этого сделать противнику.

– И причем здесь фелинты?

– Дай угадаю, тот самый флир играл против тебя?

В недрах накидки Везима едва слышно тренькнуло, словно крохотный колокольчик единственный раз ударил язычком по юбке. Брак дернулся.

– Ти-ха! – прошипел охотник.

Все в землянке замерло. Даже спертый воздух, казалось, сгустился еще больше. Единственными звуками, нарушавшими тишину, оставался шум леса над головой и едва заметная возня червяков.

Время текло медленно, вязко, с трудом отсчитывая проползающие мимо минуты. Потянувшийся было смахнуть крупную каплю пота с носа, Кандар был остановлен бешеным взглядом охотника, да так и замер на стуле с потешно поднятой рукой. Брак сидел неподвижно, чувствуя, как по спине стекает мокрое, насквозь пропитывая рубашку.

Ждали по ощущениям долго, целую вечность, хотя навряд ли прошло больше получаса. В какой-то момент Везим, до того напоминавший грязную кучу, сваленную в углу, вдруг подобрался, потянулся за жахателем…

И в этот момент в лесу заревело. Истошный, на два голоса вопль, захлебывающийся, бешеный и полный боли. Даже в надежном укрытии, которое давали стены землянки, этот звук пробирал до костей, заставлял вибрировать мышцы, о существовании которых Брак даже не подозревал. Схожий эффект производило рычанье одного знакомого отшельника, но в сравнении с лесной какофонией оно терялось, как теряется писк скиммера под колесами пробуждающегося гигатрака.

Везим испарился из землянки мгновенно, оставив после себя лишь дыру в сорванной крыше и осыпающиеся по стенам комья земли вперемешку с хвоей. Брак попытался вскочить за ним, но не рассчитал, занемевшие от долгого сидения мышцы подвели и он упал на пол, едва успев выставить вперед руки. Опытный Кандар столь глупых ошибок не совершал – поднялся неторопливо, не забыв смачно потянуться всем телом. Он помог Браку подняться, подхватил жахатель и полез наружу, цепляясь клешней за корни. Калека, ругаясь сквозь зубы и растирая колено, последовал за ним.

Лесная прогалина, еще утром представлявшая из себя запечатленное кистью неизвестного, но несомненно гениального художника полотно под названием “Безмятежная Умиротворенность”, утратила всякий намек на эту самую умиротворенность. Да и безмятежностью там не пахло.

Крохотный ручеек, огибавший густо усыпанный кустами пятачок земли под засохшей, наискось растущей плакальщицей, окрасился красным. Взрывая когтями почву, с корнем выдирая низкорослые заросли малины, на полянке бился в судорогах фелинт. Бился истово, исступленно, пытался найти опору для переставших вдруг слушаться конечностей… И не мог. Гигантский зеленошкурый кот, бессменный владыка и повелитель окрестных лесов, кричал от боли, навзрыд, сотрясая ревом приникшие к земле ветви плакальщиц.

И было от чего. Грудь и передние лапы пробили глубоко вонзившиеся деревянные колья, искусно закрепленные на стволе молодого орешника. Простейшая, примитивнейшая ловушка, в которую усталый фелинт влетел всей своей массой. Изогнутый