Я начинала нервничать при одной мысли об этом. Я знаю, что это неправильно, и не только потому, что так говорит мой отец, но и потому, что мне известно: это не то, что следует делать, прежде чем тебе наденут кольцо на палец и пообещают вечно быть с тобой. Однако он ведет себя так, словно мы уже обменялись клятвами. Мы держимся за руки, говорим и улыбаемся, знаем мысли друг друга и улавливаем настроение. Для меня это равносильно брачным обетам. И мне захотелось превратить это в нечто реальное, захотелось обрести что-то более прочное, чем триста двадцать пять шагов до автобусной остановки, пусть даже поначалу я и боялась предпринимать что-либо в этом направлении. Все слишком зыбко… И я не уверена, что мама это одобрила бы.

Но внезапно холодам пришел конец. Потеплело, зацвели крокусы и нарциссы, а еще маленькие белые цветочки на фоне зелени, которые мы видим, направляясь к автобусной остановке. Весна наконец-то решила как следует отомстить зиме; она не отступит, а будет идти вперед, стремительно нестись, пуская корни в землю; она полна жизни и опьяняющей новизны, и ее просто невозможно удержать.

В течение двух последних недель я часто ходила на дворик церкви Святого Петра. Здесь есть воинские захоронения и могилы прихожан, и весна далеко не так уверена в себе, оставляя между надгробиями подобающую черноту. Если честно, я предпочла бы, чтобы мама лежала где-нибудь в другом месте, где-то, где больше жизни, поэтому я приношу букетики ранних цветов из нашего сада, где весна уже покрыла землю нарциссами, тюльпанами и пролесками, и почти каждый день оставляю их у ее могильного камня.

Однако отец не хочет, чтобы ее могила была неопрятной, и я заметила, что он унес один из букетов, которые я принесла в начале этой недели, и выбросил на компостную кучу. Вот только, наверное, весенняя бесшабашность заразила и меня, поскольку на следующий же день я взяла маленькую розу в горшочке, стоявшую за занавеской в маминой комнате, и посадила ее прямо в землю. Отец не сможет ее убрать, не устроив беспорядка. Место неприметное, у надгробного камня, куда не достают лучи утреннего солнца, но я знаю, что маме это понравилось бы. Я пыталась рассказать ей о чайной и об автобусной остановке, пыталась найти слова, которые объяснили бы мою жажду тепла и свободы. Мама поняла бы меня, я точно это знаю, но могла бы не понять томления, которое я испытываю, по любви и страсти, о которой я читала в романах (увидев эти книги, отец немедленно вышвырнул бы их из дома) и о которой нельзя даже думать прежде, чем получишь предложение руки и сердца. Мама не знает, что обещание дано, что им полон воздух между нами, и, в конце концов, ее уже нет и она не может запретить то, чего мне так хочется.

Однако некоторое время я находилась в предвкушении и тревоге, чувствуя себя так, словно я уже совершила преступление и умоляю о наказании. Семнадцатиминутный ужин с отцом и учеба на курсах секретарей были подобны агонии: мне все время казалось, что люди могут прочесть это у меня в глазах — жажду тепла, любви и новизны.

Однако в конце концов он все устроил, и сделал так, что это показалось мне простым и естественным. Думаю, именно так все и происходит в его мире. Там очень легко быть влюбленным. План был такой: я не приду на занятия, подделав подпись отца на записке, а он скажет у себя на работе, что заболел. Я спросила, как ему удавалось так часто приходить ко мне, а он ответил, что приезжал на поезде после работы, это было легко. Его родители некоторое время живут за границей, и сейчас он в Хартленде один. Потом он возвращался на вечернем поезде; пересев у вокзала в свою машину, ехал домой. Как же сильно я завидую ему из-за того, что он может так легко сесть на поезд, а затем в машину! И ехать, куда захочет. Я была уверена, что в поезде тепло. Я снова начала воспринимать Хартленд как реальное место, а не странную часть моего прошлого, похожую на сон. Я представляла себе, как дом каждый день пробуждается, чтобы насладиться этой чудесной, головокружительной весной, как стены, сложенные из камня медового цвета, сверкают на солнце, как блестит черепица на крыше. Я воображаю, как крадусь по садовым тропинкам, чтобы посмотреть, пережила ли зиму роза, а земля покрыта пролесками и похожа на океан яркой синевы под деревьями, где я провела последний вечер. Однако на этом я останавливаюсь, поскольку возвращаться в прошлое не хочу. Вместо этого я думаю о будущем, неизбежном будущем…

Именно он нашел место, куда мы могли бы пойти, маленький уютный отель в Перли, где мне следовало зарегистрироваться, сказав при этом, что меня зовут миссис Смит и я приехала навестить свою кузину. Не думаю, что я хотя бы отдаленно похожа на миссис Смит, ожидающую встречи с родственницей, но я не стала говорить ему об этом, боясь, что он решит, будто я слаба. Однако я и была слаба, очень слаба, когда сидела напротив отца за обеденным столом, уставившись на лежащее в тарелке тушеное мясо, чтобы он не смог прочесть секреты Перли в моих глазах.

Спустя десять дней после того, как мы впервые заговорили об этом, я почувствовала, что готова. Я так устала грустить и страдать от одиночества, мерзнуть в отцовском доме. Мне захотелось стать миссис Смит, остановившейся в отельном номере в Перли…

И вот теперь дело сделано. Я — блудница, падшая женщина, которая пила шампанское, которую целовали, с которой занимались любовью. Впервые с тех пор, как умерла мама, я чувствую, что будущее что-то мне приготовило, что-то, ради чего стоит продолжать жить.

— Господи, ты только посмотри на них!

Тайдфорд Кросс был заполнен людьми. Они спешили по главной улице, чтобы взглянуть на расставленные повсюду лотки. Выйдя из автобуса, я почувствовала, что у меня подкашиваются ноги, и глубоко вздохнула, пытаясь избавиться от подступившей к горлу тошноты.

— Базарный день, — произнесла леди у нас за спиной. — Первый в этом сезоне. Тут продают лучшие рыбные котлеты в округе.

— Отлично! — радостно воскликнула Фиби и вздохнула.

Покрепче ухватившись за сумку, она повернулась ко мне, и я с некоторой тревогой отметила, что теперь она выглядит довольно решительной.

— Ладно. Вот что мы сделаем: будем спускаться по улице, расспрашивая торговцев. Но мы ведь не хотим никого напугать, верно? Поэтому давай не будем показывать фотографию, пока не встретим кого-нибудь подходящего. И давай скажем, что работаем над исследовательским проектом о представителях высшего общества, испытывавших взлеты и падения в послевоенном мире.

Я почувствовала, что мои брови поползли вверх. В послевоенном мире?

— Ну что? — нетерпеливо поинтересовалась Фиби. — Это довольно запутанно и совершенно не стыдно. Такая книга существует, я видела ее в библиотеке, и мы всегда сможем присочинить что-нибудь на ходу. Я немного боюсь, что, если мы сразу выложим правду, люди откажутся с нами общаться. Я не хочу отпугнуть их, прежде чем они вникнут в нашу историю и убедятся, что мы в здравом уме.

Она притопывала до блеска начищенным ботинком по булыжнику, сканируя взглядом лотки (на которых продавалась разнообразная продукция), корзины и растения, и выглядела при этом какой угодно, только не здравомыслящей, и я невольно рассмеялась.