Об одном прошу… Нет, не прошу.

Так вот, этим утром мы отправились в Уолтон, на рынок. Вокруг нас живут немцы, и голландцы, и даже пара французов. В нескольких милях к западу есть несколько ферм – там живут чехи, три или четыре семьи. Они вообще по-нашему плохо говорят, с чудным выговором, словно плюются, словно им еще трудно понять, что у них такое на языке ворочается – а это наши, английские слова. Американские слова.

Так вот, приехали мы в Уолтон. То есть скорее пришли, держась за стремя. Мерин наш старый, ему уже пятнадцать лет, Дюка один раз даже индейцы воровали, но он вернулся, потому что упрямый. Да и идти теплее, чем ехать.

И стали искать корову, которая бы нам подошла.

Ряды стоят, шум, гам. Мы даже рано пришли, еще не все, кто продает, приехали. Там были разные коровы – одни красивые, другие не очень. И совсем красивые, словно квадратные. Эти, сказал отцу продавец, худой жилистый торговец, дают по тридцать галлонов молока за дойку. Да не может быть. Правда. А сколько хочешь за корову. Вот эту, с черной полосой, отдам за пять долларов.

В общем, корову мы так и не купили. Взяли нашу лошадь и пошли потихоньку. Отец шел угрюмый.

А потом купили. Посмотрела она на меня глазом – а он живой.

Посмотрела другим – страшно. Никогда я одноглазой коровы не видела. Я не стала думать, сбежала. За Дюка спряталась, за отца. Отец вздохнул, пошире расставил ноги. Он всегда так делает, когда решает что-то, что не очень хочется решать.

И купил одноглазую корову, не торгуясь.

Я не знаю, почему он так решил. Мне не казалось, что она дает много молока. Может, совсем не дает, как пересохший ручей за нашим домом. Может, дает совсем чуть-чуть, а оно горькое, пить невозможно.

В общем, думаю, не из-за молока ее отец купил. А потому что пожалел.

Отец взял ремень, намотал корове на шею. Она повернулась и посмотрела на меня белым, мертвым глазом. И тут мне стало жутко. Куда корова, зачем нам, что с ней делать? А может, это вообще не корова, а индейский злой дух Маниту.

Может.

Может.

В общем, купили мы корову.

Отец, похоже, и сам не знал, что на него нашло. С этой коровой. Мы даже не стали заходить к старику Плуто, как делали обычно, когда приезжали в Уолтон, а сели на крыльце, развернули тряпицы с припасом и перекусили. Мама приготовила нам по куску хлеба с сыром. Я смотрела на корову и мне кусок в горло не лез.

Отец дожевал и запил холодным кофе. Набил трубку и закурил.

Он сидел у колодца, глядя вдаль, и глаза у него были голубые, как небо. В пасмурном свете, в прозрачном сером воздухе, в котором нет теней, я видела морщины, разбегающиеся от его глаз. Неужели он уже такой старый? Неужели он скоро умрет. От этой мысли у меня затрепетало сердце. Я вообще жуткая трусиха. Всегда какую-нибудь ерунду выдумаю и боюсь. А Джек смеется.

Не успела я додумать, как отец заговорил.

– Поехали, – сказал он и поднялся на ноги.

Спустя тысячи лет и миллионы ярдов, спустя…

Спустя тысячи лет и миллионы ярдов, спустя тернии и ад, я молю, чтобы отец услышал меня и понял, что сейчас лучше остаться в городе, а выйти можно и потом, позже, даже завтра или через день, а корова никуда не денется, корова куплена, один глаз да наплевать, что один. Это была хорошая корова.

Даже стоя на шатких перилах деревянного моста с веревкой на шее, я помню. Мы вышли слишком рано. И я в последний раз видела глаза отца.

Я снова вспоминаю это и снова.

В изрезанных морщинками, точно каньонами, щеках отца, коричневых от загара, скопилась белая пыль, словно там у него тоже была зима, и перевалы перекрыло.

Отец курил, отрешенно глядя вдаль, в его голубых глазах отражались горы. Так я его и запомнила – с горами в глазах. Папа, папа. Я люблю тебя.

Он и был эти горы.

* * *

Снег уже сошел кое-где. Местами. Когда они прошли перекресток, начало темнеть. Воздух стал тягучий и серый, словно наполненный сумеречной водой. Тени исчезли.

– Индеец, па, – сказала Бетти. Она вела корову, тянула на веревке. Одноглазая дергала головой и все норовила взять левее, в сторону мертвого глаза. Натягивала веревку.

– Что индеец? – безразлично отозвался отец.

– Тот, без ног… Ты его больше не видел?

Отец молча шел, ведя в поводу Дюка, их старого мерина. Потом сказал:

– Нет.

– А когда ты вернулся? – Бетти почему-то с замиранием сердца ждала ответа.

– Я видел только волка.

Белые перевалы, снег, черные проталины, синеватые, словно в изморози, горы.

Дорога тянулась. Я слезла с лошади и повела корову. Мы вели ее с отцом по очереди, потому что одноглазая все норовила пойти влево, как корабль без маяка.

Если бы корова решила от нас сбежать, то через пару дней пришла бы на то же самое место.

Вообще, коровы они ведь сложные, да?

Не про всякого человека такое скажешь. Бывают и совсем простые люди. Вот я, например, даже проще, чем корова. Руки простые, ноги простые. Даже лицо простое, что мне совсем не нравится. Сердце простое.

А внутри у меня такой бурелом, что даже страшно.

Я сама пугаюсь.

Вот как такое может быть? Сердце простое, а душа перепутанная.

Мы пошли. Словно караван, уводящий путников через белую пустыню. Мне про эту пустыню Платон рассказывал, что в городе на крыльце сидит. Мол, ему один надежный человек поведал, который там был и все видел своими глазами. Это совсем недалеко от нас, к западу и немного на север. Сотня миль. Или чуть больше.

Там воды совсем нет. Ни капли. Иначе бы вся эта пустыня превратилась в одно твердое гипсовое поле. И лошади, и люди сломали бы тогда ноги.

Я закрываю глаза и представляю.

Мы едем с Джеком. Лошади ступают осторожно, ставят ногу в гипсовой пыли. Взлетает облачко.

* * *

Снег в предгорьях. Мохнатые лапы елей.

Старый мерин Дюк идет шагом. Винтовка лежит поперек седла. В черной шкуре мерина искрятся седые шерстинки.

Бетти снова вспомнила того индейца, без ног. Зеленое пончо на плечах. Одеяло в дырах и в черных пятнах. Бетти вдруг поняла, что это была кровь, которую не отстирали. Точно, кровь. И возможно, то была кровь белых людей.

Тогда мы его и увидели.

– Мормон? – Отец произнес это вслух.

Человек был в черном вытертом пальто, прямой, как палка. По осанке – наездник, опытный, а по факту – у него даже лошади не было. Незнакомец шел пешком, аккуратно переставляя длинные ноги.

Шляпа у него была круглая, как мормоны носят.