…Мы со Светкой задирали ноги на ящики из-под американских пайков и хохотали. Мальчишки – Макс и Жорка – расписывали, как накрылся «Апач», перемежая свою речь диким матом. Остальные тоже ржали, как кони. Тимка дергал струны гитары. Дергал-дергал со странной улыбкой, а потом врезал одну из наших любимых яростных песен – про амазарского ястреба… И все сразу стихли, только Тимка напористо пел:

Я ехал на верхней полке, сопел-грустил об ушедшем

счастье,

Практически не держали меня ни ноги, ни тормоза —

Когда, будто взрыв гранаты, возник за окном белоснежный

ястреб

Где-то неподалеку от маленькой станции Амазар.

И я перестал грустить, гадать, куда уведет кривая,

На скользкие провода, накренившись, выкатилась луна,

Когда параллельным курсом, не обгоняя, не отставая,

Летел амазарский ястреб, белея в сумерках у окна!

Я верю: ищущий да обрящет,

Не просто верю, я знаю наверняка!

Возьми мой адрес, пиши мне чаще,

Смешная девочка с маяка…

Возьми мой адрес, пиши мне чаще,

Смешная девочка с маяка…

«Ра-та-та-та!» – сказала гитара, и я вздохнула, кладя голову на плечо Светке. Вот сейчас…

Лишь маховое перо в привагонном ветре дрожало еле,

Дрожало почти вплотную к моим слипающимся глазам,

И я, засыпая, слышал: «Мели, Емеля, – твоя неделя,

Ты сделай свою работу, парень, а дальше я справлюсь сам.

Мели ее, эту смесь из иллюзии, небыли, снов и были,

Чтоб, в клочья порвав экраны, чернее сажи и черта злей,

Лихой паровоз Люмьеров ворвался в зал и пошел навылет,

Разбрызгивая по стенам мусьев, мадамов и мамзелей!

И припев поддержали голоса еще нескольких мальчишек:

Я верю: ищущий да обрящет,

Не просто верю, я знаю наверняка!

Возьми мой адрес, пиши мне чаще,

Смешная девочка с маяка…

Возьми мой адрес, пиши мне чаще,

Смешная девочка с маяка…

А тот, кто тебе поможет, уже проявляется – видишь, вон он,

Почти что материален, пусть черно-белый, но как живой,

С матом и песняками, подобно гоплиту у Марафона,

Несется он вниз по склону, вращая оглоблю над головой.

Сейчас… сейчас… Я подняла голову и смотрела на Тимку, не отрываясь.

А свиньи летят в Австралию, свиньи гордятся собою – что ты!

В планах машина, вилла, яхта, случка и опорос.

Свиньи летят в Австралию – свинонесущие самолеты,

Рыгая от содержимого, отрываются от полос.

Яхта, конечно, плюс; минус – свинья рождается старой,

Мечты у нее свиные, вся пошлая жизнь ее – попсня,

А вслед, набирая скорость, взлетает ястреб из Амазара.

Я сделал свою работу. Дальше он справится без меня.

А припев теперь пели вообще все.

Я верю: ищущий да обрящет,

Не просто верю, я знаю наверняка!

Возьми мой адрес, пиши мне чаще,

Смешная девочка с маяка…

Возьми мой адрес, пиши мне чаще,

Смешная девочка с маяка…[23]

«Я верю: ищущий да обрящет!» – повторила я и перекрестилась. Конечно, это не молитва. Но кто сказал, что молитвы – это то, чему учат в церкви? Я вспомнила крестик Кольки – каменный, неровный, который он нашел на нашей станичной взлетке. Что же, он был не настоящий, потому что его не освятили в церкви? Чушь…

Я хотела еще подумать о Кольке. Но не успела.

– Ребята! – крикнул, появляясь на пороге, Колькин брат Сашка – ну, Кольки Радько, нашего командира – как всегда, резкий и непредсказуемый. – Ребята, пленные!

На него посмотрели, как на сумасшедшего. Ну, пленные, чего орать, да еще с таким чокнутым лицом? Но Сашка и правда заорал – еще громче:

– Да ребята же! Американцы пленные!..

…Их было много. Наверное, не меньше сотни, и они шли во всю дорогу, без строя, под охраной верховых терцев. Мы, как высыпали из кунга, так и замерли толпой, дыша друг другу в затылки и недоуменно глядя на происходящее.

И не мы одни. Наши повыскакивали кто откуда – и замирали у дороги, натыкаясь на невидимую стеночку.

Я смотрела жадно, так жадно, как пьют в жару холодную воду. Смотрела и не могла «напиться».

Они были рослые, могучие, намного здоровей большинства наших казаков. Даже молодые совсем – накачанные. Но форма без ремней, снаряжения и оружия казалась какой-то мешковатой. Да и сами они шли тяжело, загребая здоровенными ботинками пыльную дорогу, не поднимая глаз – редко-редко кто осмеливался вскинуть голову, да и у тех я видела на лицах только отчетливый, неприкрытый страх. И мне не верилось… не верилось, что вот именно эти люди, именно они бомбили, убивали, жгли нас походя, как мы морим тараканов или мух – чтобы не мешали под руками… Скольких наших они убили? Я различила несколько оливковых комбинезонов летчиков. Сколько домов они сожгли? Может быть, тут, в этой молчаливой, устало шаркающей ногами колонне, были те, из-за кого в нашу станицу пришли почти сто похоронок? Я металась взглядом, словно можно было прочесть на их опущенных лицах какие-то следы, знаки, указатели злодейства. Но видела только страх и усталость.

И пожилой терский урядник, приостановив рядом с нами белого коня, усмехнулся и бросил, кивнув в сторону пленных и закуривая трофейную сигарету:

– Не все волку брать – берут и волка. Так-то, летунки вы наши родные… – и, тронув круп коня нагайкой, унесся в голову колонны.

А колонна шаркала, шаркала… И я вдруг ощутила странное желание – чтобы они ушли. Нет, не чтобы их отдали мне и я их убила (как я мечтала много раз, когда уже не оставалось сил плакать в подушку). Нет, понимаете? Нет.

Чтобы они поскорее ушли. И чтобы я о них забыла.

Чтобы все о них забыли. Как забывают дурной сон, которому никогда не сбыться.

Не было ненависти. Были гадливость и презрение.

По-моему, то же самое ощущали все, кто стоял вдоль той дороги. Пленные шли сквозь молчание, как сквозь строй.

Колонна уже почти прошла, когда вдруг заплакал Димка.

Мы все сразу повернулись к нему – почти с испугом: что это он?! А он плакал и смеялся, это было странно и даже страшновато. Слезы текли у него по щекам, в улыбающийся рот, и он смазывал их кубанкой.

– Карта… Помните?.. Карта… – бормотал он, всхлипывая и глядя на нас мокрыми счастливыми глазами. – Ну… карта же!!!

И тут я вспомнила. Как еще в начале лета к нам в станицу опустились листовки – то ли с самолета, то ли занесло ветром от разорвавшегося агитснаряда… Там была карта Кубани. Аккуратная, с названиями на английском и ярко расчерченными цветными «зонами ответственности». Что туркам, что американцам, что грузинам, что румынам… Тщательная цветная нарезка, на которой нам, русским, не оставалось места. Мы не столько ужаснулись, сколько возмутились: да как же так?! Вот же наша станица! Вот Ставрополь! Взяли они их?! Не взяли! Так по какому праву они раскрашивают нашу землю в свои цвета, пишут свои названия – вон, вместо Ставрополя – какая-то Аллахкала! Как они посмели?!