– А может, так и есть. Мы забываем, что людям надо питаться и у каждого свой путь к выздоровлению. Молодой Гарри прошел длинный путь. У него нет половины ноги, он не может сражаться. Но он может помочь. И это то, что он делает. Он кормит своих пчел, он кормит тех, кто ему с ними помогает – британцев и немцев, – он обеспечивает кухню медом при недостатке сахара. Он нашел причину жить, причину продолжать все это, чтобы справиться со всеми потерями, которые ему пришлось пережить, со смертью друзей…

Грейс слышала ее как будто издалека. Сара сказала:

– Позволь мне заняться твоими волосами, пожалуйста. Сними ты уже эту дурацкую шаль и дай мне показать тебе, как можно справляться с проблемой по-другому.

Грейс пока не могла. Джек сказал ей тогда в полевом госпитале, что она – самый красивый человек, которого он знал. Слим Сильвестр держал ее руку, когда они ждали карету «Скорой помощи»: «Я всегда буду здесь, с тобой».

Но она могла видеть себя в зеркале.

Этой ночью ей снились пчелы, луга, сверкание солнца, а потом она услышала топот. Топ-топ-топ, и ее ярость заревела в унисон со злостью Эви. Когда она проснулась, она вся была в поту. Она приняла ванну и вымыла волосы, а потом вернулась в зимний сад. Другие девушки-пациентки, которые могли встать с кроватей, окружили ее. Они высушили ей волосы и, несмотря на ее протесты, уложили их в низкий пучок и отвели ее к зеркалу. За своей спиной в зеркале она увидела лица, которые были изуродованы и изранены этой чертовой войной, и все они улыбались ей. Грейс тронула руками свои густые темные волосы с рыжим оттенком, теперь немного подернутые сединой, и внимательно посмотрела на себя, в свои зеленые глаза, на свое лицо, которое было лишь чуточку испорчено небольшим шрамом, пересекавшим ее переносицу и левую щеку, и ей стало так стыдно, как никогда в жизни.

– Простите меня, – прошептала она.

Сара развернула ее.

– Никогда не говори этого, ты так устала, ты столько видела, а любому человеку нужно время, чтобы исцелиться, но своим страхам надо смотреть в лицо.

Они позавтракали за центральным столом, а потом Грейс встала и пошла к Матроне в кабинет. Она постучала.

– Войдите, – ответили ей.

Грейс так и сделала и встала перед рабочим столом их могучего флагмана с видом наказанной школьницы.

– Я готова, – сказала она.

Матрона встала, и нечто, что можно было принять за улыбку, проскользнуло по ее лицу.

– Ну конечно же, ты готова. Сестра Ньюсом подготовит тебе униформу. Добро пожаловать назад, сестра добровольческого корпуса Грейс.

Вот так вот, просто. Но дальше так не будет, и Грейс это знала. Но тем не менее это был первый шаг.

Сестра Ньюсом в этот момент работала в палате экстренной помощи, Вероника была там же. Когда вошла Грейс, они обменялись взглядами и улыбнулись. Грейс сказала:

– Меня «подвергли Эви», я правильно поняла?

Вероника всплеснула руками и схватилась за щеки.

– Ты прекрасно выглядишь. Отличная работа.

Тем же вечером, когда Грейс вернулась со своей смены и застилала свою кровать, потому что переезжала в комнаты для сестер, Сара рассказала ей, что Эви дала девочкам в их палате своеобразную взятку в виде кекса довоенного образца с сахаром, маслом и джемом, чтобы они создали для Грейс этот особый момент. Они бы сделали что-нибудь подобное и сами, но просто не знали, что именно, пока Эви не высказала свое предложение. Они разделили кекс с Грейс.

В июле 1918 года успешная контратака немцев застопорилась. Французские, британские и американские войска перешли в наступление, и раненые хлынули в Истерли Холл неиссякаемым потоком. Милли вела себя тихо, была всегда занята и постоянно перечитывала письма от Гейне, но что Эви могла сделать? Грейс работала, снова надев свою шапочку, все трудились и суетились, и никто не позволял себе думать о своих мужчинах за морем. Какой в этом был смысл?

В конце июля Эви получила конверт с черной каймой, подписанный незнакомой рукой. Она пошла с ним в кладовку, подальше от шипящего и брызгающего соком лука, который тушился на плите для пикантной закуски. В прохладе и тишине она открыла тонкий конверт. Внутри было письмо с черной каймой, и она не хотела читать оттуда ни слова, но она это сделала. Оно было от матери капитана Нива и сообщало Эви, что «дорогой Джон» был убит под Ипром. Эви пришлось перечитать письмо дважды, потому что это было уже слишком, слишком. Она до сих пор могла видеть перед глазами, как он смеется на свадьбе леди Маргарет и безобразничает вместе с Гарри под кедром. Милый, милый Джон. Так много раненых и погибших, так много их проходило через эти двери, чтобы потом вернуться обратно в этот кровавый омут во Франции, Турции, Африке, на земле, в воде, в воздухе… Она вытерла лицо, промокнула слезы рукавом.

«Нам очень повезло, тело нашего сына нашли, и мы смогли его похоронить. Он был самым замечательным мальчиком, самым замечательным мужчиной. Моя дорогая, он так часто о вас рассказывал, о вашем прекрасном характере, о вашей верности делу, упорном труде и мечтах, которые вы разделяли с ним под кедром, о котором он тоже постоянно говорил. Это был образ, который он пронес с собой через самые темные моменты…

В своем завещании он сделал распоряжение на ваш счет. Мне еще предстоит узнать детали от его душеприказчика, но речь идет о сумме, достаточной, чтобы приобрести гостиницу. Пусть это принесет заслуженный покой вашей душе, когда – или если – наш мир снова встанет на правильный путь. Почту за честь быть вашим гостем в этом месте.

Молюсь о том, чтобы новости о вашей семье и друзьях были хорошими.

Его любящая мать, Мэвис Нив».

Эви засунула письмо себе в карман и продолжила обход пациентов над лестницей, с улыбкой, с неизменной улыбкой, а потом спустилась на кухню, чтобы сделать яичный крем для женщины, которая ослепла во время взрыва на заводе боеприпасов и очень хотела снова попробовать блюдо, которое готовила ее мать. Она оставила список с остальными пожеланиями миссис Мур.

– Я всего на минуточку, – хрипло прошептала она, хотя в ее горле клокотало так много других слов, и тут же миссис Мур вытолкала ее с кухни своими опухшими руками.

Она твердым шагом пошла к старому кедру, по дороге оторвав Гарри Траверса от его ульев, потому что эти двое сражались бок о бок не только воюя, но и выздоравливая. Под сенью большого дерева Эви показала ему письмо и обняла его, когда он заплакал, путаясь в словах, рассказывая ей об их с Джоном планах посетить сначала континент, а потом и империю.

– Когда эта мерзкая война кончится, Эви? Когда? – всхлипывал он.

Никто из них не упомянул о деньгах. Это было неважно, потому что казалось, эта война никогда не закончится, а даже если закончится, то что останется после нее?

Истерли Холл, сентябрь 1918 г.