— Ну-ка, ну-ка, а чуть поподробнее, если можно.

— Виски, джин, скотч, ром, текила, ликеры…

— Ну вот, видишь, оказывается, не всё так плохо. Хотя на мой вкус — послушай уж дружеского совета, — умнее было бы воспользоваться теми средствами усмирения чувств, которые всегда под рукой и наиболее доступны на Родине. Там же тебе тоже понадобятся смирительные лекарственные препараты.

Я далек от мысли кого-то наставлять своими поучениями и уж тем более урезонивать в проявлении каких-либо индивидуальных склонностей, но в данном случае — в необузданном стремлении собеседника склонить меня к искуси-тельному оздоровлению сознания посредством укрощения расшалившейся души алкоголем — я усматривал ту же особо загадочную преференцию, какую ветдиагносты отводили лептоспирозу и трихомонадному вагиниту, не в пример другим заболеваниям более всего внушавшим к себе доверие и трепетное благоговение, коими я только и мог оправдать понесенные мною дополнительные расходы на приобретение Люськиного ветеринарного свидетельства. Поэтому с максимальной обходительностью, стараясь ни в коем случае не поставить в неловкое положение старого товарища по партии и не имея никаких веских доводов против ранее высказанного им предложения, я осторожно, как если бы между собой вели академическую дискуссию два малопьющих полемиста, поинтересовался:

— А что, без выпивки никак нельзя?

— Можно подумать, что я тебя чему-то плохому учу, — с нескрываемой досадой в голосе парировал он. — Я же тебя не первый год знаю, плохого не посоветую. К тому же все прочие способы избавления от тягостного душевного разлада, уверен, лишены для тебя желанной привлекательности. Да и зачем, спрашивается, мельтешить и искать какие-то другие способы налаживания душевного контакта с самим собой, когда с тем же успехом можно продолжать пить горькую, свято веруя в неисчерпаемость сего живительного источника, всеохватность успокоительного действия которого так до конца и не познана. Такая всеядность с твоей стороны была бы явно преждевременной и еще больше бы свидетельствовала о твоей душевной растерянности. Нет, конечно, если ты так упорствуешь, то, пожалуйста, я могу порекомендовать тебе отыскать призвание к какому-нибудь делу, которому ты в состоянии отдаться с тем же самозабвением, какого требует от тебя достаточно регулярная выпивка. Ну а если таким призванием ты не располагаешь, ну что ж, и это не беда, попробуй тогда чем-нибудь увлечься, попробуй, скажем, посмотреть на мир холодным меркантильным взглядом оценщика из пункта приема вторсырья и пуститься в погоню за деньгами — тоже отвлекает.

Дальше мне уже не составляло большого труда представить себе весь реестр, который он держал для меня за пазухой. Определенно, решил я, последует предложение внимательно осмотреться по сторонам и выбрать себе врага, подобающего занимаемому мною положению в обществе: если, допустим, международный исламский терроризм покажется мне детской забавой, тогда он с радостью подсунет мне всемирный антироссийский сговор в лице транснациональных западных корпораций, либо южно-американских наркокартелей, или нефтедобывающих компаний из стран ближневосточного бассейна, что рвут на себе последние жилы, дабы превратить нашу великую державу в свой сырьевой придаток, из которого руками самих российских нефтяников, сплошь исколотыми героином, они будут за бесценок выкачивать народное достояние под злорадные усмешки играющих на понижение шейхов из ОПЕК; если же и эти заговорщики не привлекут моего внимания, то он с превеликим удовольствием готов будет подыскать мне что-нибудь попроще, что-нибудь более осязаемое, например, схватиться с внутренним противником, сильно смахивающим своей упитанной рожей на жирующего олигарха или осунувшимся кавказским лицом на злобного чечена. Ну а если и они не сумеют прельстить мое воображение, обязательно найдется кто-нибудь другой, потому что кто ищет — тот всегда найдет. Тем более что поиск виновного не только не затрагивает функции механизма мышления, но и ведется на уровне всего лишь подкожного залегания чувственных рецепторов, которые рефлекторно отзываются на внешние раздражители и воздействуют на человека как на составную часть толпы, отчего уже взрослый человек, словно убежденный в своей правоте капризный младенец, с чистой совестью ищет и находит виновного в ком угодно, но только не в себе самом. Не исключено также, что при условии предъявления мною аттестата о некоторой культурно-образовательной зрелости и представления доказательств в пользу моей приверженности идеалам гуманистов, отстаивающих недопустимость подавления личностного сознания вековыми идейно-нравственными догмами общественной мысли, мне поступит предложение примкнуть к разрозненным рядам интеллигенции, что врачует в тиши библиотечных кабинетов свои душевные раны подобно монахам в монастырских кельях. Впрочем, с этой интеллигенцией одни сплошные хлопоты: корочками успели обзавестись почти все, а вот с гуманистическими идеалами дело обстоит гораздо хуже — просто из рук вон плохо.

— Размечтался! Твой потолок — пить горькую и быть поближе к народу, а не пристраиваться к интеллигентам, — категорично, тоном общественного обвинителя, вынес мне приговор мой задушевный собеседник. — Хотя, не скрою, есть у меня еще одно средство для тебя — такое же универсальное, как водка, и такое же благочестивое, как интеллигентское отшельничество.

— Иди ты! — я чуть было не подпрыгнул на месте, сгорая от нетерпения поскорее услышать сокровенный рецепт, в предвкушении которого уже готов был мысленно завязать с бесшабашной пьянкой и избавить себя от необходимости доказывать гуманистическую пригодность, что, впрочем, придавало охватившему меня радостному волнению дополнительный оттенок светлой грусти, уходившей корнями в мое далекое прошлое, поскольку еще со времен окончания средней школы я всё ж таки располагал кое-каким аттестатом. — Ну же, ну… — в возбуждении подгонял я его.

Однако он не спешил доставать козырного туза. И мне даже показалось, что его промедление с ответом было продиктовано не столько желанием в очередной раз поглумиться надо мной, сколько потребностью в том, чтобы самому внутренне собраться, должным образом подготовиться, прежде чем произнести вслух это чудотворное средство. В подтверждение моего предположения он зашептал:

— Погоди, не гони, дай проникнуться…

— Кончай тянуть резину, не томи душу, — едва владея собой, прошипел я.

— Эх, сейчас бы немного медитации не помешало… — мечтательно произнес он.

— Издеваешься, что ли! Ану-ка, живо выкладывай, платная ищейка охранки! — процедил я сквозь зубы, теряя самообладание и давая ясно понять, что время для светского трепа кончилось, и начинается допрос с пристрастием, когда все средства хороши, включая злостные оскорбления и направленный в глаза слепящий пучок света настольной лампы.

— Хотя бы чего психоделического послушать… — продолжал он как ни в чем не бывало наводить тень на плетень.

— Да ты что — смерти моей хочешь! — уже заорал я. — В глаза, в глаза, я сказал, смотреть! А ну колись, иуда эсеровская!

— Ну никаких тебе условий для работы!.. Чую кругом один затхлый дух мирского разврата, и никакого благовония окрест. Даже веточки корицы, и той под рукой нет!..