Пока Ада Николаевна причитала, проклиная предательское увядание тела и ума, Ева придумала следующий вопрос.

– Как вы с Лизой познакомились?

Он поставил старушку в тупик, из которого она мучительно пыталась найти выход.

– Боже, и правда… откуда я знаю Лизу? – разводила худыми руками Веселкина. – Вернее сказать, знала.

– Она умерла?

– Да! Страшной смертью. Сгорела вместе с домом. Постойте… кто же мне сообщил об этом? Кажется, какой-то мужчина.

– Селезнев?

Ада Николаевна отрицательно затрясла головой, ее седые букольки смешно подпрыгивали. Внезапно она застыла, прижала руки к груди.

– Впрочем, понятия не имею. Может, и Селезнев… или нет? – Она сморщила и без того собранный в складки лоб. – У того была птичья фамилия… ей-богу! То ли Воробей, то ли… Грач. Я все путаю, милая девушка, – сокрушалась Веселкина. – Вы меня не слушайте. Откуда же я Лизу знаю? Убейте, не помню!

– Вы не торопитесь, Ада Николаевна, – взмолилась Ева. – Успокойтесь и вспоминайте. Вы сможете. Елизавета росла вместе с вами? Ваши родители дружили? Она приезжала к вам в Москву? Она останавливалась у вас?

Старушка закрыла глаза, беззвучно зашевелила губами. Потом зашептала:

– Детство? Нет, не было Лизы в моем детстве… мы встретились уже взрослыми. Ну, точно! Это же я в Благовещенск два раза ездила, – осенило ее. – В командировку от газеты. Почитай, лет тридцать прошло с тех пор.

Зацепившись за определенный факт, память начала выдавать «на-гора» событие за событием. В основном, сотрудники редакций, где трудилась Ада Николаевна, были люди семейные, обремененные детьми и домашними заботами. Посему на поездки в дальние края необъятной страны соглашались неохотно, и время от времени упрашивали одинокую коллегу выручить их в «безвыходных обстоятельствах». Веселкина, в силу покладистого характера, отказать не могла, и когда случалась необходимость, ездила то собирать материал для статей, то брать интервью у передовиков производства, – словом, кроме корректорской, выполняла и другую работу. По совместительству. В одной из таких поездок она встретилась с Лизой.

– В гостинице мест на всех приезжих не хватило, и один молодой журналист попросил, чтобы Лиза позволила мне переночевать у нее в доме, – рассказывала старушка. – Мы сразу потянулись друг к другу, разговорились… знаете, как бывают откровенны люди, когда знают, что вряд ли судьба сведет их вновь, – накипевшее на душе выливается, течет свободно, без опаски. Так мы всю ночь и проболтали, а наутро стали закадычными подругами. Пока длилась командировка, успели близко сойтись, сродниться, словно сестры.

Чем больше подробностей всплывало, тем легче Ада Николаевна вспоминала прошлое, связанное с Лизой. Та тоже жила трудно: без постоянной работы, без мужа вырастила дочь. Веселкина описывала Лизу как образованную, прекрасно воспитанную женщину, которая свободно говорила на трех языках, умела играть на фортепиано, читала наизусть стихи Баратынского, Верхарна, Гете. Она была настоящей аристократкой – породу никакое рубище, никакая нищета не скроет.

– В общем, провожала она меня со слезами на глазах, да и я всплакнула. Потом, когда снова появился повод съездить в Благовещенск, я сама вызвалась.

– Вы не переписывались? – спросила Ева.

– Нет, – покачала головой старушка. – Бумаге-то не доверишь, чем мы с Лизонькой делились. Во второй мой приезд она рассказала о дочери… как же ее звали? Катя! – заулыбалась Ада Николаевна. – Видите, какая я бестолковая? Лиза называла дочку на старинный манер, – Катрин, – Лиза души в ней не чаяла. А та увлеклась каким-то ужасным человеком, потеряла голову, забыла всякие приличия и… в конце концов сбежала с ним. Представляете, каково было Лизоньке все это переживать? К ней начали приходить из милиции, расспрашивать о нем!

– Его фамилия случайно не Шершин?

– Лиза не называла ни его имени, ни фамилии… она вообще говорила о нем шепотом, с оглядкой. Я посоветовала ей бросить все, уехать в Москву: я бы ее приютила, пусть бы жила, сколько надо. Она отказалась наотрез. «Это мой крест, – говорит. – Мне его и нести! Не хочу я на твои плечи свою беду перекладывать. Забудь о нас с Катей, не пиши, не приезжай больше».

– Почему же так сурово?

– Тот мужчина… зять Елизаветы… был чуть ли не главарем местного преступного мира, – расширив глаза, произнесла Веселкина. – Жестокий, страшный человек. Он опутал Катеньку, вероятно, запугал ее и насильно увез с собой.

– Куда?

– Не знаю. Она была чудной девушкой… чистой и романтической натурой. Возможно, она увлеклась, полюбила всем сердцем… а потом, когда увязла в золотых сетях, уже не смогла вырваться. Я, конечно, уехала, долго не спала ночами, все думала о Лизе и ее дочери, но ничем помочь не могла. Когда мы прощались, Елизавета вскользь обмолвилась, что в Москве предположительно проживает ее сводный брат, Филипп Герц, единственный родственник. Но его она тоже не хочет тревожить. Больше мы с ней не виделись до самой ее смерти.

– Но… откуда же вы узнали, что был пожар и Елизавета сгорела?

Старушка опять надолго задумалась. По ее лицу блуждала странная, отрешенная улыбка.

– Кто-то мне сообщил из Благовещенска… боюсь соврать. За Катенькой ухаживал один местный журналист… с птичьей фамилией. Тетерев, Журавль? Нет… не помню, – она погрузилась в себя, замерла. – Кулик, кажется. Ну да, точно, Сережа Кулик! Мы с ним сотрудничали, он то ли в «Амурской правде»… то ли в «Амурской волне» корреспондентом работал. Он же меня к Елизавете на постой определил, а я забыла. Господи, до чего старость доводит!

– Значит, о смерти Елизаветы вы узнали от Кулика? – уточнила Ева.

– От него. Он позвонил мне в редакцию, по телефону… и рассказал про этот кошмар. Потом я начала искать Герца, хотела поставить его в известность о гибели сестры. Адрес кто-то из ребят-журналистов отыскал… или я в адресный стол обращалась, не важно. Я решила поздравительную открытку послать, если он ответит, тогда напишу ему, что Лиза умерла. Но он не откликнулся. Тогда я еще одну открытку послала – тоже молчок. Больше я его не тревожила, исполняя волю покойной Лизы. Если бы он интересовался ее судьбой, тогда другое дело, а так… зачем зря человека дергать? А может, грешу я на него.

– В каком смысле?

– Ну… вдруг он болен был тяжело или скончался? – горестно вздохнула Ада Николаевна.

– О Шершине вы никаких подробностей не знаете? – спросила она Веселкину. – Как он жил с Катей? Были у них дети?

Та встрепенулась, словно пробуждаясь от дремы.

– Как вы сказали, его фамилия? Шершин? Не стану отрицать. Шершин, так Шершин. Какие разные люди живут рядом с нами… и среди них есть бандиты, преступники, которые грабят и убивают. Кулику ужасно не нравился этот… Шершин. Он ведь отбил у него Катеньку, а сам уже был женат. То есть… Кулик упоминал о какой-то женщине, с которой проживал тот человек, когда начал крутить амуры с Катрин. Боже мой! Бедная Лиза!