– И вам нескучного вечера, девочки!..

Она сидит на кровати, обхватив руками тонкие плечи, отвернувшись к окну, ссутулив спину в видимом смятении. Смотрит в пол, но я точно знаю, что меня заметили.

– Привет, Коломбина, – не спеша нарушить ее уединение, останавливаюсь на пороге, приваливаясь плечом к дверному косяку. – Я тебя заждался.

– Извини.

– Да нормально все. У тебя что-то случилось? Почему не отвечала на звонки?

– Не могла.

– Ты передумала идти со мной? Или просто не хотела меня слышать?

Она молчит, и я вновь отзываюсь, осторожно тревожа тишину комнаты:

– Коломбина?

Мне кажется, она контролирует каждое слово, а может, голос, звучащий сейчас странно спокойно.

– Снова. Ты снова и снова называешь меня этим прозвищем. Раньше я обижалась, а теперь поняла, что ты был прав. Всегда был прав, просто мне до последнего не хотелось верить.

Не сказать, чтобы ее признание прозвучало для меня ново, но это не тот диалог, на который я рассчитывал. Который ожидаю услышать от девчонки, нынешним вечером собравшейся идти со мной на свидание (пусть мнимое), и не то настроение. Оно липким страхом пробирается под кожу, заставляя почувствовать в груди если не вкус, то предвкусие возможного поражения. Что сейчас откажет. Отвернется от меня. Прогонит прочь, сославшись на усталость, а я не смогу уйти.

Я поворачиваюсь и плотно прикрываю за собой дверь, отрезая нас с Коломбиной от всего мира. То, что она собирается сказать мне, она скажет наедине, ни к чему любопытным соседкам знать подробности ее откровения. А я сам решу, без свидетелей, что делать с ее словами.

– Это все-таки трусость, Артемьев. То чувство, о котором ты спрашивал. Одна из его сторон. Трусость черепахи, укрывшейся от мира под толстым уютным панцирем, – и здесь ты не ошибся. Который, впрочем, и на панцирь-то не похож. Так, клоунские тряпки, но мне казалось, что под ними легче жить. Я другой красоты не понимала.

Кажется, дело серьезно, и мне действительно следует быть осторожным.

– Я много о чем тебя спрашивал и уже успел забыть.

– Не надо, – она легко вздыхает, но плечи будто бы сгибаются под непосильной тяжестью. – Я все равно не поверю, что ты страдаешь провалами в памяти.

Она так и не смотрит на меня, переведя взгляд на упавшие к коленям руки, теребящие подол бледно-розового в серых пайетках платья.

– Тогда скажи, как есть. Что тебя тревожит? Я же вижу, что ты расстроена.

Я говорю это и получаю в ответ короткий взгляд: внимательный, полный сомнения, полоснувший меня в самое сердце отразившейся в нем безысходностью.

– Я боюсь и не знаю, что делать. Как мне быть? Не могу понять твоей цели, но это не главное.

– А что же главное?

– Вот! – просто отвечает она, обводя рукой комнату, как будто это короткое слово-жест должно объяснить все. И оно объясняет, но я не собираюсь потакать Коломбине в ее желании самоуничижить себя.

– Посмотри вокруг. Да, здесь нет голубых облаков и оранжевых стен, но шторы тоже зеленые. Это бесполезно, понимаешь? Это никогда не изменится, как не изменюсь я сама, как бы ни старалась. Ты просто ошибся, а я дала слово.

– Мне все равно. Это твоя комната и этого достаточно.

– Но разве… Разве ты не находишь ее смешной? – кажется, я действительно удивил Коломбину ответом. – Такой же несуразной, как хозяйка?

– Совсем нет. Меня больше не веселят подобные вещи. Нормальная комната студенческой общаги, яркая и позитивная. Кстати, Тань, я тоже люблю сериал «Star Trek». Особенно Кирка и Спока, так что крутой постер, мне нравится.

– Правда? – она поднимает голову в надежде.

– Правда. Вот возьму и повешу такой же у себя в спальне. Как у тебя, над кроватью.

Видно я говорю что-то не то, потому что Коломбина вновь хмурится.

– Не повесишь, Артемьев. Я видела твою спальню. В ней нет места постерам.

«И таким девчонкам, как я, тоже нет», – говорят ее глаза, и в своем вопросе смотрят прямо, больше не избегая меня. Покрасневшие, блестящие, родные глаза моей Коломбины, такой смелой и дерзкой с виду, и такой неуверенной в себе. Я чувствую старую вину за их блеск, за чувство сомнения, за свои злые слова, такую же глубокую, как темный взгляд, и отвечаю предельно честно, надеясь, что она поймет меня. Поймет то, что именно я пытаюсь сказать.

– Нет, есть. Есть, Таня, верь мне.

– Не могу.

Она поднимается со старой кровати и неловко одергивает на себе платье. Опускает голову, чтобы взглянуть на серые туфли с золотым тиснением, стоящие у ее ног.

– Я старалась, я очень старалась хотя бы не расстроить тебя. Не ухудшить впечатление, сложившееся обо мне у твоих родителей, но это сильнее меня. Это все очень трудно. Я многого не понимаю, но не слепая. Я чувствую…

– Только скажи, и мы никуда не пойдем. К черту юбилей! Я не стану принуждать тебя.

– Но я должна! Когда-нибудь должна преодолеть себя! Мне это нужно, нужно, понимаешь? Чтобы забыть, что я Коломбина хоть на миг! И я дала слово!

– Господи, Таня! – Я подхожу к ней и беру за плечи. Чуть встряхиваю в ладонях, заставляя поднять навстречу лицо. – Это всего лишь моя мать. Моя мать, слышишь! Брось заморачиваться на ее счет. Мне все равно, как ты выглядишь. Все равно, что на тебе надето, я этого просто не вижу! Не вижу, понимаешь?

Не понимает. Даже не слышит сказанных слов, а может, не хочет слышать. Вместо этого произносит неожиданно, заставив меня оторопеть, коснувшись рукава пальцами:

– Твоя любимая.

– Что?

– Рубашка. В твоей гардеробной много любимых вещей, я заметила. Так похожих друг на друга.

– Ты ошибаешься.

– Пусть. Но завтра ты забудешь меня, забудешь наш договор и продолжишь жить привычной для тебя жизнью, а я не хочу снова прятаться в броню. Не хочу всю жизнь помнить, что спасовала. Что проиграла. И наконец, что ты оказался прав.

– Таня, послушай…

– Нет, это ты послушай, Артемьев! Это трусость, понимаю, но я постараюсь справиться, только помоги мне. Я знаю, ты можешь!

– Таня…

– Пожалуйста. – И снова внутренний бой с собой, и вот уже Колючка опускает ладони на мою грудь, поднимая ко мне полный надежды взгляд. Как всегда обжигая своим прикосновением. Даже не догадываясь, насколько ее темные глаза переворачивают мне душу, заставляя чувствовать себя последней сволочью. – Пожалуйста, Витя, помоги.

* * *

– Пожалуйста.

Ну вот, я снова прошу у него помощи и сейчас смотрю в серьезное лицо, боясь вздохнуть: неужели откажет? Кусаю сухие губы в ожидании ответа, чувствуя, как под рукой бьется его сильное сердце.