И Лена принялась готовить обед. Для Виктора. Чтобы обед получился вкусным, требовалось время, но Лена никуда и не торопилась. Она запланировала голубцы, котлеты и пирожки с яблоками – все, что он любит. А это означало, что надо отварить мясо, поставить тесто… Ну и пусть. Зато время так пролетит быстрее.

Заворачивая фарш в теплые еще капустные листья, она представляла себе, как обрадуется Виктор ее приходу, как станет она доставать из сумки кастрюльки-салатницы, какой аромат распространится по всей его вечно запущенной холостяцкой квартире… Он обнимет ее, скажет, что ужасно сожалеет, что не поддержал ее, растерялся… Гм… Растерялся. Но почему? Неужели допустил мысль, будто она могла довести бедную девочку до самоубийства? Это как же надо было себя с ней вести? Надо было кричать на нее постоянно в присутствии всего класса, называть ее дурой или тупицей (как это, кстати, делают многие учителя, испытывающие неприязнь к отдельным ученикам), оставлять после урока и внушать, что она бездарь, никогда ничего не достигнет в жизни… Господи, неужели Виктор мог поверить? А если нет, почему не позвонил сразу же?

А ведь как быстро распространилось известие. И в газете даже написали, правда, ее имя было произнесено, как часть предсмертной записки, не больше. Журналист не стал торопиться с выводами, пожалел бедную учительницу физики… Да, еще же репортаж по местному телевидению, прямо из школы. Показывали учеников класса, которые комментировали случившееся. Все как один говорили, что смерть не может быть связана с учебой, тем более с учительницей, поскольку у Милы золотая медаль была, что называется, в кармане. Ученики ее, Елену Александровну Семенову, не предали. А Виктор? Но ведь он позвонил сегодня, они разговаривали, он сказал, что не поверил ничему. Почему же тогда не приехал? Может, у него температура? Или зуб болел? Или разыгрался гастрит? Гастрит?.. Да нет у него никакого гастрита. И аппетит отменный.

Ладно, сейчас она ему отвезет еду, и они поговорят. Он сам ей все объяснит, расскажет.

Лена уложила голубцы в кастрюлю, сверху – теплые еще куриные котлеты, и отдельно – в стеклянную салатницу – пирожки с яблоками и корицей. Решила, что, даже если он задержится на работе, она подождет его на лестнице. Ничего страшного. Зато как он обрадуется, увидев ее! Пожалеет, обнимет, может, попросит прощения и объяснит, почему не звонил раньше…

Волосы высохли и теперь пышными волнами лежали на плечах. Она надела свой любимый зеленый летний костюм, подкрасила губы, подушилась, подхватила сумки и вышла из дома.

Ну, вот и все. Конец затворничеству. В конечном счете, если бы ее подозревали в таком тяжелом преступлении, как доведение до самоубийства, ей не позволили бы оставаться на свободе. Наверняка заперли бы в камеру.

День был теплый, солнечный, весь двор от листвы деревьев казался изумрудно-зеленым, в желтоватых пятнах солнца.

Красный «Фольксваген», слегка запыленный, стоял в тени тополей, в двух шагах от подъезда.

Лена очень любила свою машину и не понимала, как можно обходиться без автомобиля в современной жизни. Она не помнила, когда ездила на троллейбусах, трамваях… Вот и сейчас с удовольствием открыла машину, уложила сумки, села и, счастливо вздохнув, как перед долгожданным путешествием, завела мотор. Когда-нибудь они будут ездить вдвоем, она и Виктор, а потом, даст бог, и втроем. Лена страстно мечтала о ребенке, Виктору старалась об этом говорить редко, поскольку она так еще и не поняла, хочет он сейчас детей или нет. Быть может, он еще не созрел, чтобы стать отцом, и тогда частыми разговорами она может оттолкнуть его от себя. Конечно, мужчины воспринимают детей совсем не так, как женщины. Для многих это настоящее испытание. Бессонница, великое множество непривычных дел и забот, головная боль от недосыпания, раздражительность по отношению не столько к ребенку, сколько уже к самой жене… Но ведь все это временно, и когда-нибудь в мужчине тоже проснется инстинкт отца, и в одно прекрасное утро он, взяв на руки малыша, ощутит невыразимую нежность и желание заботиться…

Так, мечтая, Лена пролетала по нарядным летним улицам города, выискивая почему-то в толпе прохожих именно женщин с колясками, радуясь солнечному дню, теплому ветру, обдувающему салон, и льющейся из динамиков песне ненавязчивой и страстной Земфиры.

Однако чем ближе она подъезжала, тем тревожнее становилось на душе. На светлом фоне надежд и радостных предчувствий проступали темные пятна вины. Она не понимала этого своего состояния. Ведь она на самом деле не имела никакого отношения к двум трагедиям, однако именно с ее именем они связывались в первую очередь у непосвященных и далеких от школы людей. Вероятно, и Виктор относится к их числу. И это обидно, и от этого так тревожно колотилось сердце.

Не хотелось думать, что реакция Виктора на ее внезапное появление будет вовсе не такой, какой представлялась ей, пока она была дома и находилась в приподнятом настроении. А вдруг ей придется провести на лестнице долгие часы? Не смешно ли? Не унизительно ли? Почему Виктор так и не дал ей ключи от своей квартиры? И впускал ее туда лишь для того, чтобы она там прибралась? У соседей ключи есть, значит, он им доверяет, а у нее, его невесты, – нет. Хотя, быть может, дело в том, что он просто никак не соберется заказать еще один комплект? Ведь он такой подчас бывает рассеянный. Нет, конечно, он не может не доверять ей. Иначе не стал бы говорить о семье. Не стал бы строить планы… Господи, и чего только не лезет в голову!

Лена поставила машину на соседней улице. Ей не хотелось занимать чье-либо постоянное место у дома, в котором живет Виктор.

Она достала пахнущий едой багаж, закрыла машину, перешла через дорогу, обошла дом, поднялась на крыльцо, открыла дверь подъезда и нажала на кнопку лифта. Что же это она так разволновалась? Ей казалось, в воздухе произошли какие-то изменения, все вокруг нее наэлектризовалось. Она шла к конечной цели, стараясь не обращать внимания на внешние детали, однако не могла не заметить особенной атмосферы вокруг. Она ехала в лифте одна, но на лестничной площадке перед квартирой Виктора увидела двух мужчин, тихо переговаривающихся между собой и нервно курящих. Они то и дело оглядывались, словно в ожидании. И только она увидела стоящего на один лестничный пролет выше человека в милицейской форме, задумчиво глядящего в окно, поняла, что здесь, совсем близко, что-то произошло. Раньше это страшное «что-то» происходило с кем угодно, только не с нею. Теперь вот наступила ее очередь. Она остановилась перед приоткрытой дверью квартиры Виктора и какое-то время не могла среагировать на кружащиеся в воздухе звуки. Ее о чем-то спрашивали, а она никак не могла услышать слова, последовательность которых наверняка несла какой-то важный смысл.

– Вы кто? Женщина? Вы слышите меня?

Она повернула голову и встретилась взглядом с прозрачными серыми глазами незнакомца.

– Я? Вы ко мне обращаетесь?

– К кому же еще? Вы к кому пришли?

– К Виктору Сырову.

Вот она и вернулась в реальность и даже нашла в себе способность отвечать на вопросы.

– К нему нельзя.