— Нам уже говорили, что вы — действительно нечто особенное, когда находитесь в форме. Но, очевидно, многие люди не верят ни одному слову из рассказов о вас. — Она бросает взгляд на зрителей и слегка им улыбается. И они начинают хихикать и бормотать еще громче, но на этот раз в их бормотании слышится радость, потому что Барб взяла все под контроль. — Это до некоторой степени очень уж похоже на старую глупую забаву Викторианской эпохи — спиритические сеансы и эманации медиумов, — говорит она. — Вы можете убедить нас здесь и сейчас, в прямом эфире, что вы действительно способны контактировать с усопшими и что они говорят вам то, о чем мы не знаем? Вы проведете для нас демонстрацию своего дара? — При этих словах на лице Барб появляется веселое, немного лукавое выражение, будто она прекрасно знает, что я опозорюсь перед всеми ее зрителями, которые сейчас все ждут, чтобы ММ засуетился и покраснел из-за его дурацкой веры в то, что он может разговаривать с мертвыми.

— Да, Барб, буду очень рад сделать это, — еще одно выражение, которое мне велел говорить Дэвлин. Но я не знаю, о чем я буду говорить дальше, пока слова не вылетают будто сами собой: — Есть один человек. Он управляет очень крупной компанией. И последнее время он очень много лжет. Но скоро все накроется медным тазом.

— О, да бросьте вы! — восклицает Барб, почти смеясь, что заставляет зрителей расхохотаться в полную силу. — Не такое уж это большое прозрение. Подобное можно сказать о ком угодно!

Я продолжаю говорить, игнорирую смех и перешептывания зрителей, типа: «Этот Мартин Мартин — просто придурок». В своей голове я вижу этого человека, о котором говорю. Я, черт возьми, прекрасно его вижу! Он бокалами пьет какую-то выпивку золотого цвета и рыгает после каждого глотка. Его выпивка такая же крепкая, как та, которую я пил с бродягой-рыбаком, кормившим меня угрями. Этот человек пьян, зол, и он в отчаянии. Он знает, что не может предотвратить то, что неизбежно произойдет. Его вот-вот уличат во лжи. Он и все его дружки — лживые и продажные боссы и политики — все они врали до синевы, чтобы эта огромная компания могла держаться на плаву, в то время как на самом деле у нее не было ни идей, ни денег и она давно, по сути, к черту обанкротилась. Этот человек сидит в автомобиле — большом, с кожаными сиденьями, очень дорогом — и пьет свою дерущую горло выпивку. Автомобиль стоит высоко в горах, на какой-то дороге, где вокруг ничего нет. Ни фонарей, ни других машин — только овцы, трава и темнота. Единственный свет — это голубое, призрачное мерцание приборной панели самого автомобиля. Этот человек далеко от Лондона, далеко от любого города. Это пустынное место с огромными озерами. Человек плачет и бьется головой о руль. Из динамиков в авто льется музыка — огромный оркестр играет мрачную музыку, которая прекрасно подходит ко всем этим милям и милям гор и всклокоченным кустарникам, цепляющимся за землю. Из приоткрытого окна авто торчит какая-то трубка, обернутая клейкой лентой, чтобы внутрь не проходил воздух. Эта трубка, как змея, вьется из окна и тянется к заднему бамперу большого шикарного авто. Ее конец вставлен в выхлопную трубу. Двигатель авто работает. Имя этого человека…

Я поднимаю глаза на Барб. Она испуганно смотрит на меня. Вероятно, все это я говорил вслух. В студии теперь тишина, такая же тишина, как в тех горах, где находится этот человек, где он сейчас себя убивает.

— Его зовут Биллингс. Стивен Биллингс. Сэр Стивен Биллингс, — говорю я.

У Барб такой вид, будто ей влепили пощечину. Ее рот открывается и закрывается, но слова из него не идут.

— А вот еще, — говорю я. И на этот раз я выпаливаю все сразу. — Эта маленькая девочка, которая пропала…

— Нет, — произносит Барб медленно, будто видит страшный сон, который невозможно остановить. И она права — ничто не может остановить происходящее. Это уже происходит, и происходит на самом деле. И как только это начало происходить, это уже произошло.

— Она мертва. Ее убил мужчина. Артур Пенруди. Его адрес: Лондон, район Некингер, Пилмер-Хаус, тридцать восемь. Она все еще там. Он все еще там.

Я вижу этого Пенруди в его крохотной лачуге. Трещины на стеклах окон и шторы, не раскрывавшиеся годами. Грязный, мерзкий человек. В его голове какая-то гребаная неразбериха, как яичница-болтунья, какая-то мешанина из снов и реальности, разницы между которыми он не видит. Сейчас он сидит и смотрит телевизор, но не эту программу, где ММ говорит всем, что он убил маленькую девочку. Но даже если бы он и смотрел сейчас шоу Барб, то все равно бы этого не заметил, потому что его мозг — это каша и какие-то постоянные крики, от которых он страдает с тех пор, как его еще совсем ребенком изнасиловал мужчина вскоре после большой войны, той самой войны, на которой Джексон проломил лопатой череп Эмилю.

— Ты — дешевый ублюдок. — Это мне говорит Барб, причем очень злобно.

В зале раздаются такие же злобные крики. Барб вскакивает со своего кресла. Она срывает с себя микрофон и всякие электронные штуки, которые вешают на телеведущих, и швыряет все это на пол, а потом быстро уходит. А за ярким светом софитов шум становится все громче. Я слышу злобные крики мужчин. Я слышу грохот отодвигаемых стульев и топот ног. Тот самый сотрудник телестудии, который хлопал в ладоши, стоя за камерами, взбегает на сцену и пытается всех успокоить, прося зрителей оставаться на своих местах и не паниковать. Он говорит, что трансляция программы прервана и что все в порядке. Но к сцене приближаются какие-то здоровенные мужики — у них явно нехорошие намерения по отношению к бедному старому ММ. Он сказал им правду, и теперь именно за это они собираются отбить к черту его гребаную голову.

Я встаю и вижу рядом с собой Дэвлина Уильямса. Он обнимает меня за плечи и тянет в сторону от этих медленно приближающихся озверевших ребят.

— Твою мать, Мартин! — говорит он. — Опять то же самое?

Он бросается прочь со сцены, все еще крепко держа меня за плечи, заставляя удирать вместе с ним. Мы продираемся мимо шокированных телевизионщиков, которые вытаращили на нас глаза. Они похожи на какие-то изваяния, захваченные врасплох всем, что происходит в студии, и им остается лишь смотреть на нас. Они не могут поверить в то, что случилось. Они, как Барб, застряли в своем страшном сне, где они все буквально парализованы и ничего не могут поделать с тем ужасом, который творится вокруг них. Дэвлин, не останавливаясь, тащит меня за собой или толкает впереди себя. Мы бежим по коридору в сторону запасного выхода, сбивая попадающуюся нам по дороге мебель. Тележка, заставленная тарелками с бутербродами и стаканами с напитками, с грохотом переворачивается, разбрасывая во все стороны осколки стекла и керамики. Когда мы добегаем до запасного выхода в конце коридора, Дэвлин с лету распахивает дверь ногой, и та с треском бьется о стену.

Мы уже на автостоянке. Дэвлин, все еще крепко держа меня за плечи, потому что мои ноги подкашиваются, направляет какую-то штуковину на свой фургон. Он нажимает кнопку, раздается громкий писк, и мигают желтые фары. Он открывает заднюю дверцу и толкает меня внутрь фургона. Я падаю на спину между всеми этими проводами и экранами. Дэвлин прыгает на водительское сиденье, заводит двигатель и с визгом шин на огромной скорости выводит фургон со стоянки. Я катаюсь по полу, надеясь, что все это оборудование на меня не рухнет.