На заседании Политбюро Сталин распорядился снять Громыко с должности первого заместителя министра и отправить — нет, не в ссылку, а послом в Лондон.

В МИД многие не без оснований считали, что Громыко подставил Вышинский, такое мнение высказывал, в частности, Р.А. Сергеев в интервью автору. Во всяком случае, никого из Госплана и Министерства финансов не наказали.

Сам же Андрей Андреевич, когда у него появилась возможность «подставить» Вышинского перед Сталиным, не стал этого делать.

В начале войны лидеры «Большой тройки» были единодушны во взглядах на будущее Германии — она должна была быть расчленена на несколько слабых государств (вплоть до их полной «аграризации»). Однако уже в 1942 году Сталин дважды высказался по этому вопросу совсем в ином плане: «Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское — остается» (23 февраля); «У нас нет такой задачи, чтобы уничтожить Германию, ибо невозможно уничтожить Германию, как невозможно уничтожить Россию… У нас нет такой задачи, чтобы уничтожить всякую организованную военную силу в Германии, ибо любой грамотный человек поймет, что это не только невозможно в отношении Германии, как и в отношении России, но и нецелесообразно с точки зрения победителя» (6 ноября).

Еще не завершилось Сталинградское сражение, а Москва уже определила направление, в котором советская политика следовала вплоть до последних дней СССР. Эту политику можно определить как противостояние с англосаксонским Западом в борьбе за мирную и лояльную к Москве Европу

На Тегеранской конференции в 1943 году американцы предлагали разделить Германию на пять автономных образований: Пруссия, Ганновер и Северная Германия, Гессен-Дармштадт, Гессен-Кассель и район Южного Рейна (Бавария, Баден и Вюртемберг). В особые территории предлагалось выделить районы Кильского канала и Гамбурга, Рур и Саар, установив над ними контроль держав-победительниц или международной организации. Сталин отверг этот план.

Он был готов к широкому обсуждению проблем с западными партнерами, ориентируясь прежде всего на интересы Советского Союза в Европе. «Но, — писал В.М. Фалин, — два требования оставались для Москвы недискутабельными: границы и неучастие Германии не в какой-то теоретической будущей войне против СССР, а в реальности ведшейся и для успокоения именовавшейся “холодной”».

Показательно, что сразу после окончания военных действий советское руководство с некоторой тревогой отмечало, что немецкие коммунисты «склонны к крайностям», имея в виду стремление немецких товарищей быстро советизировать управление восточной зоны оккупации. Именно так писал Л. Берии генерал И. Серов 9 июля 1945 года и отмечал, что «тов. Ульбрихт обещал нам дать правильную установку членам компартии в этих вопросах…».

Вполне понятно, что страна с разрушенным хозяйством, каким был в то время Союз, прежде всего нуждалась в восстановлении экономики (и репарациях), а также в обеспечении собственной безопасности и недопущения германо-американского альянса (реализации в новом виде плана Черчилля «Немыслимое»). Ради этого идеологию можно было отодвинуть на задний план. Единство нейтральной Германии — вот что тогда было главным для советской дипломатии в 1945—1949 годах.

Эту геополитическую практику Москва начала осуществлять еще до Победы. Так, 6 апреля 1948 года в Москве был заключен Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между СССР и Финляндией.

Как вспоминал один из главных советников Леонида Брежнева Андрей Александров-Агентов: «Инициатива его заключения принадлежала Сталину — это был очень умный и своевременный шаг. Он сделал возможным преодоление за довольно короткий период порожденных двумя недавними войнами вполне понятных взаимных чувств недоверия, подозрительности и неприязни между народами обеих стран… Это был в общем действительно равноправный и справедливый договор. Президент Паасикиви и его правительство проявили достаточно государственной мудрости и дальновидности, чтобы принять его таким, каким он был предложен, даже если у финнов, может быть, и не вызывало особого энтузиазма включение в текст договора пункта о “взаимной помощи” в военном плане. Стороны обязывались сотрудничать при отражении военного нападения “Германии и любого союзного с ней государства” на Финляндию или на Советский Союз через территорию Финляндии. В Хельсинки, конечно, понимали, что подобный пункт был минимальной уступкой со стороны Финляндии, неизбежной в послевоенной обстановке. К тому же финнам удалось получить своего рода “компенсацию” — признание Советским Союзом в том же договоре “стремления Финляндии оставаться в стороне от противоречий великих держав”. То есть это было все-таки признанием своего рода нейтралитета Финляндии (хотя и небезоговорочного), что для финнов, конечно, было немаловажно в условиях разгоревшейся уже тогда “холодной войны” между бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции».

Показательно, что еще в 1944 году, подписывая мирное соглашение с Финляндией, союзницей гитлеровской Германии, Сталин решил не оккупировать эту страну, надеясь на послевоенное сотрудничество с Рузвельтом. Тогда еще трудно было представить, что после смерти Рузвельта и капитуляции Германии международная обстановка полностью изменится и станет чем-то напоминать «военную тревогу 1927 года», когда Кремль опасался нападения как со стороны европейских стран, так и Японии.

Но в 1948 году советское руководство обеспечило свои северные границы. Впоследствии идеологию советско-финляндского договора Москва многократно пыталась воплотить в своих западногерманских проектах, ведя невидимые дипломатические войны с Соединенными Штатами за Европу. В этой борьбе главными игроками, безусловно, были не только первые лица СССР — Сталин, Хрущев, Брежнев, Андропов, Горбачев, но и Берия, Молотов, Громыко, Андропов (в должности председателя КГБ), маршалы и высшие руководители военно-промышленного комплекса, прежде всего Устинов.

Даже образование Германской Демократической Республики первоначально рассматривалось Москвой как явление временное. В поздравительной телеграмме восточногерманскому руководству Сталин счел нужным подчеркнуть необходимость существования единой, независимой, демократической, миролюбивой Германии. Яснее не скажешь.

Но возникновение двух германских государств превратилось уже независимо от воли Москвы и Вашингтона в самостоятельный фактор мировой политики с иными геополитическими интересами, а также устремлениями их правящих элит. Разумеется, в случае объединения Германии никто не мог бы гарантировать им сохранение властных полномочий.

Отметим еще одно обстоятельство — резкое различие в качестве этих элит. В 1945 году будущий канцлер ФРГ Конрад Аденауэр предложил верховному главнокомандующему союзными войсками Дуайту Эйзенхауэру (будущему президенту США) провести денацификацию, устранив идеологический раскол в германском обществе. В американской зоне оккупации при населении 15,5 миллиона человек заполнили анкеты 12 миллионов. Виновными в сознательной нацистской деятельности был признан 0,1 процента, то есть 12 тысяч человек. В общем, западногерманская политическая и экономическая верхушка (кроме явных нацистов) сохранила свои позиции.