Адольф Гитлер читал написанную Чемберленом биографию Вагнера и почерпнул из трудов расовых теоретиков много идей о расовой чистоте, одна из которых заключалась в том, что для выживания германского народа из немецкого общества необходимо убрать евреев. Чемберлен писал Гитлеру после их встречи в 1923 г.: «Моя вера в господство германской нации не поколебалась ни на миг, хотя мои надежды — я это признаю — едва тлели. Вы разом изменили мое душевное состояние. То, что Германия в час величайшей необходимости породила Гитлера, — вот доказательство ее жизнеспособности»[388]. Сохранение расовой чистоты подвергалось новой опасности со стороны евреев, которых Чемберлен считал результатом гибридизации бедуинов, хеттов, сирийцев и ариев в ветхозаветные времена. Такое загрязнение расы, по мнению Чемберлена и последователей Гобино (сам Гобино не был антисемитом), привело к капитализму, либеральному филантропизму и «еврейской науке», а все это — к борьбе ариев-тевтонов и евреев. (Иисус в этой безумной картине оказывался арием, а не евреем.)

Другим любителем музыки и философии Вагнера был рано проявивший свои дарования филолог Фридрих Ницше, который, побывав на исполнении увертюр к «Мейстерзингерам» и «Тристану и Изольде», воскликнул: «Каждая моя жилка, каждый нерв откликались на эту музыку»[389]. Расположение оказалось взаимным, несмотря на принадлежность к разным поколениям. Этот разрыв перекрыла общая для них убежденность в упадке современной цивилизации и мечта остановить его романтическим героизмом, возглавляемым «освободителями, избранными, способными к великим и вечным свершениям», — писателями, художниками, философами и композиторами вроде Рихарда Вагнера. В работе 1872 г. «Рождение трагедии» Ницше утверждал, что аполлонический дух разума и самоконтроля возобладал над дионисийским духом искусства и творчества в истории цивилизации, дав нам «александрийского человека», «вооруженного величайшими силами знания», но творческий дух в нем сокрушен. Европейцы, сетовал он, стали александрийскими людьми, но в операх Вагнера Ницше видел освобождение от декадентской цивилизации.

Впоследствии Ницше изменил отношение к музыке Вагнера, сочтя и ее слишком декадентской, но в его более поздних работах продолжилась тема упадка европейской цивилизации в результате утраты «воли к власти». «Утрата воли к власти в любой форме обязательно сопровождается психологическим упадком, декадансом», — провозгласил он в «Антихристе»[390]. В «Воли к власти» он заявил, что история — это диалектическая борьба «обделенных жизнью, слабых» и «одаренных жизнью, сильных»[391]. Сама цивилизация, заключил Ницше в книге «По ту сторону добра и зла», есть продукт «хищных людей, все еще обладающих несломленной силой воли и жаждой власти, [которые] бросаются на более слабые, более цивилизованные, более мирные расы». Кто были эти хищные люди? Арии Гобино, разумеется, поскольку Ницше следовал за теоретиком упадка в своем нарративе о «белокурой бестии», а христианство, наука и либеральный филантропизм порабощали арийскую аристократию. «Уже какое-то время, — писал он в сочинении „К генеалогии морали“, — вся наша европейская культура движется к катастрофе»[392].

Когда его поразила психическая болезнь, Ницше написал вагнеровское духовное подношение «последнему человеку», свое единственное беллетристическое произведение «Так говорил Заратустра», в котором древнеиранский пророк Зороастр (в повествовании именуемый Заратустрой) символизирует жизненную силу древней арийской религии, разделяющей Вселенную на свет и тьму, жизнь и смерть. Именно там Ницше разрабатывает тему сверхчеловека (произведение было положено на музыку Рихардом Штраусом — незабываемая вступительная тема трубы использована Стэнли Кубриком в фильме «2001 год: Космическая Одиссея») и произносит знаменитое «Бог умер», называя себя Антихристом: «Поскольку старый Бог упразднен, я готов править миром»[393].

Все эти культурные нити, вплетенные в ткань союза крови и земли, оказали огромное влияние на двух авторов. Первый — Освальд Шпенглер, получивший образование в области философии и естественных наук в Берлинском университете в первом десятилетии нового века, после чего он испытал откровение, что является свидетелем «всемирно-исторического сдвига» национальной идентичности и судеб культуры, борьбы либерального Запада с его собственными ценностями эпохи Просвещения и Германии с ее романтическими идеалами. Сначала Шпенглер собирался назвать свой главный труд «Консервативное и либеральное», но в витрине мюнхенской книжной лавки он приметил книгу «Закат Античности», вдохновившую его на новое название — «Закат Европы». Работа была опубликована в 1918 г., в преддверии поражения Германии в Первой мировой войне. Трактуя историю как силу природы, независимую от людей, заполонявших прошлое, Шпенглер позаимствовал у романтизма метафизическое понятие Volksgeist, «дух народа» (или «национальный характер»), который считал определяющей силой исторического развития. «Каждая культура имеет ограниченное число возможностей своего выражения; она появляется, зреет, вянет, но никогда не возрождается, — писал он, уподобляя цивилизацию живому организму. — Всякая культура проходит через все возрасты отдельного человека. У каждой есть детство, юность, зрелые годы и старость»[394]. Старость европейской цивилизации наступила в XIX в., и теперь «аморфные, бездушные человеческие массы, изношенный материал великой истории», бесцельно бродят по великим городам Европы. Чтобы повернуть упадок вспять, европейской культуре нужны «авантюристы, самоназванные цезари, лидеры-отступники и варварские короли». «В нашем германском мире дух Алариха и Теодориха возродится», чтобы сокрушить «диктатуру денег и ее политическое оружие, демократию. Меч восторжествует над деньгами».

Другой автор вторил возвращающейся теме «борьбы», «заката» и «упадка» и даже встречался со Шпенглером на фестивале в Байрёйте, где Рихард Вагнер и Фридрих Ницше встречались полвека назад. «Они стояли у слияния двух глубоких и полноводных каналов, текущих сквозь германский культурный ландшафт, — пишет Артур Герман, — один, движущийся от Гобино к Вагнеру и Хьюстону Чемберлену, другой — от Ницше и его последователей, радикальных националистов»[395]. Все эти нити вплетались в ткань колоссальных последствий в книге, которую читали очень немногие и еще меньше принимали всерьез. Вот несколько фрагментов.