С годами грызь томила все сильнее, а последняя жатва подорвала силы большухи. Свиной жир, мед с простоквашей, отвар подорожника уже не помогали. По обычаю, Уксиня первой выходила на каждую делянку и сжинала первый рядок, а дальше уступала место невесткам. Обычно большуха ложилась на кошму, расстеленную на краю поля, и следила за их работой, то и дело отхлебывая молока из кринки или съедая комок творога.

Крайний ряд, ближний к себе, Уксиня выделяла Перепелке и давала ей наставления. Равданова молодуха была сильной, гибкой и выносливой, но это была первая в ее жизни жатва, и ей приходилось учиться этой женской премудрости – принимать роды матушки-земли. Когда вечером отправлялись домой, Уксиня шла, опираясь одной рукой о клюку, а другой на Перепелку. Невесть откуда взявшаяся молодуха пользовалась ее расположением, на что старшие невестки смотрели косо. «И тощая-то, будто щепка! – негодовала вторая невестка, Шумилиха, сама баба весьма дородная. – Сама как грызь – что ни съест, куда девается?»

С середины жатвы Равдан с женой жил у матери: той уже требовалась постоянная женская помощь по хозяйству. Прочие невестки часто забегали по вечерам, приносили готовую еду, занимались скотиной, но Перепелка ходила за свекровью по ночам, и этой чести никто у нее не оспаривал. Трудно было после жатвы не высыпаться, а вместо этого кормить «голодную грызь». Причем жадность к еде злобного духа сопровождалась рвотой – этим боль в животе Уксини облегчалась, так что порой она просила невестку заварить ей корень копытня.

Перепелка оказалась ловка в обращении с травами: она разбиралась в них немногим хуже самой Уксини и прекрасно умела делать отвары и настои. В такие юные годы это редкость, и по гнезду Озеричей пополз слушок, что Равданова молодуха – русалка. От работы днем и недосыпа ночью она сделалась бледна и похудела, но не жаловалась. Равдан жалел ее, утешал, уверяя, что после Дожинок злая грызь уйдет, как уходила уже не раз. И обещал привести Ведьму-рагану, чтобы та выгнала злобный дух прочь, если к началу павечерниц тот не уйдет сам.

Однако в этот раз грызь вцепилась в жертву крепко. С каждым днем Уксиня все больше слабела. Ей все время хотелось есть, ибо еда была первым средством от боли; однако злая грызь вскоре извергала съеденное и все начиналось с начала. Уксиня худела на глазах, лицо ее сохло, кожа туго обтягивала скулы, «прямо покойница», как шептались невестки. Недавно еще весьма бодрая женщина, она за время жатвы постарела лет на десять.

Ведома очень жалела, что по возрасту не может заговаривать свекровь. Уксиня относилась к ней лучше, чем другие женщины, и Ведома ожидала, что без свекрови ей придется труднее.

А еще ей очень хотелось сделать для Уксини руническую палочку. Это она, благодаря бабке Рагноре, умела делать не хуже, чем травяные отвары. Но боялась. Если что-то подобное найдут… даже не хотелось думать, что тогда будет. Варяжской ворожбе славяне и голядь не доверяли, а к тому же этим она выдала бы себя. Верит Уксиня на самом деле в русалку или нет, но варяжские руны та уж никак знать не может!

Впрочем, все это – руны, заклятья, бабка Рагнора, даже мать и отец – теперь, всего пару месяцев спустя, вспоминались Ведоме так смутно, словно чья-то чужая жизнь. Будто не сама она пережила все это не так давно, а только слышала в каком-то пересказе о какой-то другой девке, дочери князя и внучке колдуньи. Очутившись нежданно-негаданно замужем, Ведома почувствовала себя другим человеком. А еще вернее, лишь половиной существа, в котором целое она составляла вместе с Равданом. Чем дальше, тем больше он ей нравился, и даже за полдня она успевала по нему соскучиться. Под вечер она то и дело норовила выглянуть, посмотреть на тропу со стороны полей – не идут ли? Его рослая фигура издалека бросалась ей в глаза, и внутри пробегала теплая дрожь, в груди вспыхивала радость. Ее радовало наступление ночи, дававшей возможность провести вдвоем с мужем так много времени, и даже тяжкая обязанность вставать к свекрови делалась легче благодаря его присутствию. Ведома старалась не разбудить мужа: ей достаточно было знать, что он здесь, рядом. А когда оглядывалась на него, это придавало ей сил. Не так уж страшно, что приходится ходить за его матерью, если теперь у нее есть он. И Ведома вовсе не скучала по прежней жизни.

Только при мысли о собственной матери на нее накатывала грусть. Обычные молодухи хоть иногда к матерям в гости бегают, а ей и того не суждено. Не так здесь и далеко – за день добраться можно. Но она понимала, что показываться в Свинческ, как и попадаться на глаза кому-то из отцовых людей, в ближайшие годы ей не стоит. Вот когда у нее будет уже двое-трое детей и она станет уже совсем не годна как невеста, может быть, ей удастся повидаться с матерью и добиться хоть какого-то прощения от отца. Хотя отец наверняка сочтет, что она его опозорила, и отречется от нее.

Но так ли она виновата, что не захотела стать зернышком между двух жерновов: отцом и Ингорем киевским? Или она должна была принять свою судьбу, раз уж родилась таким зернышком, и позволить играть собой?

Закончилась жатва, начали возить снопы. Именно муж, как ни странно, принес Ведоме первые вести о ее собственной матери.

– Видели на реке мужиков одних, – рассказывал Равдан как-то вечером, вернувшись с поля. – Из Свинческа.

– И что? – Ведома, собравшись взять горшок с печи, поспешно обернулась.

– Говорят, у князя в доме кутерьма какая-то.

Ведома покосилась на Краяна. Сердце гулко забилось. Она волновалась, не случилось ли в родном доме чего худого, и боялась, не скажет ли муж сейчас что-нибудь такое, что ее разоблачит.

– Какая же кутерьма? – хмыкнул Краян, берясь за ложку, и со значением взглянул на сына: – Опять ограбили его, что ли?

– Да вроде того! Только уже не… Ну, привезли с Ловати челядинку с его двора, говорят, зоричский князь весной ее украл. А мы-то думали, он княжью дочь умыкнул!

Ведома уронила горшочек, в который собиралась набрать воды для отвара. Хорошо хоть, кашу успела поставить на стол! Равдан не рассказал ей о том, что услышал от Лютояра во время сенокоса. Ведь если он скажет, что товарищ зовет его отбивать похищенную княжну, жена огорчится и будет отговаривать. Еще не зная, придется ли куда ехать – до становления зимнего пути еще далеко! – Равдан предпочел избежать ненужных разговоров.

– Кто это – вы думали? – Краян нахмурился и перестал есть. – Откуда вам такое знать?

– Побрательники мои лесные рассказали. Кто-то из них видел будто, как зоричи девку увозили. Вроде, думали, княжна.

– Так что же ты молчал? Князь с ног сбился, искамши…

– Да не она же оказалась! Я, батя, про что говорю? Приехал варяг с Ловати, привез челядинку с княжьего двора. Говорит, ее зоричи украли. А теперь ладожане их князя убили и девку назад прислали. А княжна так и не объявилась. Говорят, княгиня захворала с тоски.

Ведома стояла спиной к домочадцам, черпая воду из ведра. Хорошо, что сейчас никто не видел ее лица. Челядинка с княжьего двора – кто это? Выходит, Зорян и правда увез кого-то, кого посчитал дочерью Сверкера? Именно поэтому ее и не искали? Озеричи жили вблизи волока, и хотя сама весь стояла поодаль, новости от проезжающих доходили сюда довольно быстро. Были слухи, будто князь ищет свою дочь, но к Озеричам никто из его людей не приближался. Это показалось Ведоме странным, но тут же она сообразила, в чем дело. Ведь отец думал, будто ее увез Зорян, и нарочно не велел искать на том пути, где ее и правда могли видеть.