– Кантемирова привезли в ИВС, – объявил он. – Я с ним сам поговорю сейчас. А вы оба продолжайте кипеж, если хотите.

– А никакого кипежа и нет, никто не пузырится, – спокойно ответил Клавдий Мамонтов, убирая смартфон.

– Дебаты, дебаты, – вздохнул Макар.

– Ты на карьере опять себя показал во всей красе. Как трусы скинул, серпуховских аж в жар бросило – шок и трепет, – усмехнулся разбитыми губами полковник Гущин. – Ты, Макар, этакий Лорд Байрон – он все Геллеспонт голышом переплывал, греков пугал античной наготой, отсутствием комплексов. А мои серпуховские коллеги – парни деревенские, незатейливые, в простоте воспитаны.

– Ну, пусть ваши менты считают меня нудистом. Чем они недовольны-то? – Макар улыбался – Я вчера до нитки промок, в мокрых трусах до Бронниц пилил вместе с Клавой. И сегодня запасного белья с собой не прихватил, не рассчитывал на новое купание. Кстати, телефончик Искры Кантемировой вместе с тачкой с кручи не сбросили в воду. Я нырял, искал его в машине и на дне рядом. Думал – может, хоть плату восстановят ваши спецы, если отыщу. Она ведь с кем-то переписывалась перед отъездом. Тамара об этом упоминала. Звонки вы пробьете и получите ноль. Потому что она в мессенджере общалась – как Клава со своими френдами-бодигардами. Сдается мне, ее кто-то выманил из дома. И подстерег там, где никто не помешал расправиться с ней. Как подстерегли Гулькину на безлюдной тропе в лесу…

Оставив друзей в кабинете, полковник Гущин в одиночестве спустился в изолятор временного содержания. В соседней с Кантемировым камере блажил, орал на весь ИВС Илья Сурков – у него началась жестокая ломка. Он выл, кричал, молотил кулаком в дверь, умолял, матерился и снова выл и стонал. Полковник Гущин слушал его вопли, и глухие сомнения его постепенно сходили на нет – не стоит искать подвох там, где он не существует. Наркоман Сурков ездил в Серпухов именно за «закладкой», а не для убийства Искры Кантемировой. Лишенный наркотика, он бился в корчах на полу, брызгая слюной и пугая сокамерников. Полковник Гущин подумал – если Илье Суркову сейчас пообещать дозу, он возьмет на себя все.

Дежурный по ИВС открыл камеру Кантемирова и повел его в комнату для допросов. Гущин подумал: ну, мажор, мы опять встречаемся лицом к лицу. Кантемиров смотрел на его разбитые губы, а полковник Гущин на его фирменные крутые кроссовки, замызганные, грязные и без шнурков, изъятых полицией.

– Во сколько вы уехали с дачи к риелтору? – спросил полковник Гущин.

– После четырех примерно, – тихо ответил Кантемиров.

– Ваша мать приезжала к вам на дачу между одиннадцатью и часом, – заявил полковник Гущин. – Я в этом даже не сомневаюсь. Потому что накануне вечером и утром вы сами ее об этом просили, общаясь в мессенджере.

– Нет, я с ней разговаривал по телефону, но не вчера. Раньше. И она ко мне днем не приезжала.

– Что произошло между вами и матерью несколько лет назад? – Полковник Гущин не желал слушать его вранье. Разбитые губы саднили, болели. Он внушал себе – я не вымещаю сейчас на нем зло и досаду за удар, которым он меня опозорил на глазах у всех. Нет, я выше мести, я просто добиваюсь от него правды.

– Не понял вопроса, – ответил Лева Кантемиров. – О чем вы?

– Ваша мать вас совратила. Вы вступили с ней в интимную связь, – бросил ему Гущин как перчатку – вызов на новый поединок. Реванш.

– Вы спятили?! – Кантемиров глянул на него и… залился краской.

«Видели бы сейчас Макар и Клавдий его рожу», – пронеслось в голове полковника Гущина.

– Я здоров. А ты спятил, ботаник. Помешался на Эдиповом комплексе вперемешку с борщевиком Сосновского. На его белых цветах съехал с катушек, которыми ты осыпал трупы, потому что твоя мать украшала себя жемчужными бусами, соблазняя тебя, когда плясала голая в жемчугах на твоих глазах! Ты свихнулся на этом и на вашей семейной сказке про Домбай. Возомнил себя черт знаем кем – преемником деда, если именно твой дед-ботаник резал на Кавказе баб, как бешеный волк овец в горной отаре!

– Мой дед никого не убивал! Он был ученый! Непонятый гений! – заорал Лева Кантемиров. – Кто вам наплел весь этот бред?!

– Твои дражайшие родственнички и ваши служанки. Ты подглядывал за матерью в спальне, она тебя засекла, но не прогнала, не отхлестала по щекам, наоборот, попыталась тебя соблазнить. Ваша челядь в Баковке все видела, слила твоей тетке. И секретарь матери Тамара нам тоже подтвердила.

– Тетка Света нас ненавидит. Они в прошлом с мужем-бандитом маму и Керима едва киллерам не заказали. Авторитет на наш семейный бизнес наезжал! А Тамарка… она… ну…! – Лева Кантемиров горько покачал головой. – Она меня презирает. Она мне говорила, мол, родился ты с золотой ложкой во рту. Повезло тебе. Последним лузером меня считает. Не уважает меня! А сама себе на уме. Не верьте им. Мама… она, конечно, с Керимом никогда по-настоящему счастливой не была. Но она не искала кого-то на стороне. – Лева Кантемиров, красный как рак, весь дрожал.

– Правильно, она совратила тебя, а у тебя крыша поехала. И ты начал убивать женщин Из ненависти, из чувства вины, потому что тебя жрал изнутри Эдипов комлпекс. А потом ты прикончил и свою мать – источник всех твоих терзаний.

– Нет, нет, да нет же… Я не убивал маму и тетю Нату! А про тот случай, что вам слили…

– Давай колись! – жестко приказал полковник Гущин и закусил разбитую губу.

– Мне было всего девятнадцать. Я был глуп. Пьян. Не соображал, что делаю. Мать с Керимом резвились в спальне. Она его соблазняла, не меня. Своего мужа. А он ею пренебрег и… ну, а я просто смотрел. Я не мог вмешаться, защитить ее – это же не семейный скандал, а интим… Я совершил ошибку. Но между нами никогда ничего потом не было. Да Керим если бы узнал… Он бы собственноручно меня задушил!

– На твоей руке два пятна от сока борщевика Сосновского давностью несколько дней. – Гущин пропустил мимо ушей его возражения и задал новый вопрос. – При каких обстоятельствах ты их получил?

– Понятия не имею. Heracleum растет в саду дома, который я… то есть мама мне снимает. Наверное, я случайно сломал стебель, испачкался соком, я даже не помню. Увидел, когда в душе мылся. Поэтому надел худи с рукавами, чтобы солнце ожог не усилило.

Полковник Гущин осмотрел его худи – грязное. Его высушили в больнице. Но не стирали. Изымать одежду на предмет обнаружения