Она ощутила, как ее пронзил тонкий, острый, принесший странное удовольствие укол тоски по матери, которой так приятен был бы этот день и которой, вероятно, было бы гораздо легче найти общий язык с такой внучкой, как Саванна. Мать умерла больше двадцати лет назад, и печаль Джой тогда была такой запутанной и странной. Ее мать не назовешь слишком хорошей матерью, а как бабушка она была еще хуже: считала внуков слишком шумными, крупными и многочисленными. «Зачем тебе еще дети?» – спросила она Джой, когда та была беременна Бруки.

Мать умерла всего через три месяца после кончины матери Стэна. Тогда Джой не была готова к столкновению с горем, которое касалось только ее, и уворачивалась от него, ведь она не имела ни братьев, ни сестер, а дети гораздо больше любили другую свою бабушку из-за ее тайных денежных подачек и проклятого яблочного крамбла.

Совершенно реально увернуться от скорби и печали, когда у тебя четверо детей, участвующих в турнирах по теннису, да в придачу больше ста учеников, требующих твоего внимания, и еще муж, горюющий по своей матери и разбирающийся с проклятым кризисом средних лет, и когда твои отношения с матерью всегда являли собой клубок разочарований и приливов любви, так что Джой уворачивалась и уворачивалась, пока в один прекрасный день печаль не скрутила ее в прачечной, когда она вынимала из стиральной машины испорченную блузку – блузку, которую мать велела ей стирать только руками и в холодной воде.

Подсознание Джой как будто именно в этот момент сошлось с тем, что она понимала разумом: она действительно больше никогда не увидит свою мать. Мать больше никогда не позвонит ей в неудобное время с какой-нибудь неуместной просьбой. Никогда не скажет, что ненавидит февраль. Или август. Или ноябрь. Любила она только апрель. Перл Беккер никогда не обретет постоянно ускользавшего от нее счастья, а их отношения навеки останутся неразрешимой загадкой. В тот день Джой опустилась на пол, прислонившись спиной к стиральной машине, от скомканной испорченной блузки юбка пропитывалась влагой. Джой всхлипнула – громко, надрывно, содрогнувшись всем телом, а потом, к стыду своему, закричала на какого-то ребенка, из учеников школы, который неожиданно открыл дверь в прачечную и застал ее там. Удивительно, что потом она не услышала жалобы от его матери.

Но печаль, которую она ощутила сейчас, была нормальной, полноценной и ничем не обремененной, как будто наконец, после стольких лет, она тоскует по матери, как тоскуют нормальные дочери, как самой Джой хотелось бы, чтобы по ней тосковали ее дочери, когда придет срок, а не холодно засовывали материнскую одежду в большой черный мешок для мусора, как сделала Джой в день похорон, без единой слезинки или даже без нежной мысли, но и не рыдали на полу в прачечной спустя несколько недель после в этом странном пароксизме горя, который так потряс бы ее мать. «Вставай! – крикнула бы Перл, дернув Джой за локоть. – Тебя кто-нибудь может увидеть!»

– Спасибо. – Когда официантка принесла их заказ, Джой откинулась на спинку стула и сказала Саванне: – Я знаю магазин, где можно купить такое. Мы пойдем туда сразу, как поедим.

– Да, только если… если это удобно. Вы уже и так много потратили на меня. – Казалось, Саванне вдруг стало неловко. – Ваши дети могут это не одобрить.

– Дорогая, мне следовало бы платить тебе жалованье. Ты как повар на полный день! И домашняя работница! Это самое меньшее, что я могу для тебя сделать.

– Да, но не забывайте, я живу у вас задаром, – сказала Саванна.

– Выгодную сделку здесь заключаю я, – решительно заявила Джой.

Она вспомнила о Бруки, звонившей ей утром: «Мам, если ты и правда хочешь нанять эту девушку домашней работницей, или как тебе угодно будет ее назвать, нужно сделать это как полагается».

Разумеется, Джой не могла нанять Саванну кухаркой на полный день или домработницей. Она не знала ни одного человека, державшего в доме прислугу. Это для кинозвезд и американцев. Может быть, для людей из восточных пригородов. Не для таких простых трудяг, как они со Стэном. Тем не менее прошлой ночью ей пришло в голову, что, может быть, они могут позволить Саванне остаться у них в качестве жилицы. Почему нет? Саванна устроится на работу где-нибудь поблизости и будет жить в комнате Эми, платить номинальную плату за жилье или вообще ничего не платить, если продолжит готовить для них.

Но Стэну это совсем не понравилось. Когда они вчера вечером лежали в постели, закрыв дверь спальни, он сказал, что прошло уже почти три недели и, вероятно, Саванне пора бы подумать о том, чтобы найти себе свой дом.

– Но зачем торопиться? – ужаснувшись, спросила Джой.

Она-то думала, что Стэну приятно общество Саванны так же, как ей, но с момента ее возвращения из больницы он стал более сдержанным в присутствии их гостьи. Его болтливость сошла на нет. Он находил предлоги, чтобы не есть с ними. Они с Саванной больше не смотрели вместе сериалы по телевизору. Как же это обидно!

– Что-то случилось, пока я была в больнице? – поинтересовалась Джой.

– Что, например? – процедил сквозь зубы Стэн.

– Я не знаю. Просто ты, кажется, не так рад присутствию Саванны, как вначале.

– Она пробыла здесь достаточно долго. Это все, что я хочу сказать.

Как странно.

– Ты говорил с детьми? – через мгновение спросила Джой.

Дети оставались такими детьми в том, что касалось Саванны. Джой не могла поверить, что Эми обвинила Саванну во лжи, мол, та выдумала историю про своего парня, основываясь на какой-то документальной телепередаче, которую будто бы видел Логан, словно у людей не могут случаться похожие истории.

Стэн ничего не ответил, и Джой не доставила ему удовольствия идиотским повторением невинного вопроса, немного громче, как она сделала бы в двадцать лет, или криком: «Ответь мне!» – как сделала бы в сорок.

Она была уверена, что права: дети добрались до него, и этим объяснялось его внезапное охлаждение к Саванне. Стэн был больше подвержен их влиянию, чем ему нравилось изображать. Он мог жарко спорить с кем-нибудь из них на определенную тему, а потом, примерно через месяц, выдавал тот же самый аргумент, который выдвигал в споре один из детей, будто это был его собственный довод, и категорически отказывался признавать, что когда-либо говорил что-то другое или думал иначе.

Хорошо Стэну заявлять, что Саванна провела у них уже достаточно времени. Не ему придется снова возвращаться на кухню каждый день в пять вечера и с тоской рассматривать содержимое холодильника, открывать и закрывать его в надежде, что придет вдохновение.

Эта ненависть к готовке, вероятно, заключала в себе нечто иное, иначе с чего так переживать из-за какой-то стряпни теперь, после стольких лет? Когда-то давно Джой поднималась каждый день в пять утра, вела урок за уроком, занималась стиркой, собакой, счетами, уборкой, своей матерью, своей свекровью, а потом готовила обед для семьи из шести человек (как минимум, а за столом всегда появлялся кто-нибудь еще) и делала это без осознанного возмущения или жалоб.