Внезапно Г.М. развернулся на каблуках и посмотрел полковнику в лицо.

Полковник Бейли сидел спокойно, если не считать того, что кожа на висках, покрытая старческими пигментными пятнами, натянулась и стала похожа на тонкую бумагу. Он по-прежнему вертел в руке револьвер.

— Хотите послушать, — продолжал Г.М., — почему я сразу догадался о том, что вы и есть Вдова?

— Вы написали мне, — ответил полковник Бейли. — Сказали, что изучили мою стратегию. Вы не утверждали, что я — Вдова. Что ж! Я не прочь послушать.

— Вы считаете себя отличным стратегом, — заявил Г.М., — и никто не может упрекнуть вас в обратном. Но и я тоже добрую часть жизни посвятил стратегии. Я вижу вас насквозь; к тому же от волнения вы в самом начале допустили грубую ошибку.

— Какую?

— Я понял, что вы виновны, вечером в субботу, тринадцатого, когда мы с вами впервые беседовали. Мы были в вашем кабинете — помните? — и стояли у большого макета театра военных действий. Вы рассматривали в лупу практически невидимых невооруженным глазом крохотных солдатиков.

— Помню. Ну и что?

— Вы впервые откровенно высказались об авторе анонимных писем, говоря о его «крайней бессердечности».

Полковник Бейли вздрогнул.

— «Я почти понимаю ход мысли (как вы это называете) негодяя, который строчит такие вот пасквили», — процитировал Г.М. — Вот дословно ваши слова. И тут вы невольно оговорились. Все остальные, с кем я беседовал, называли автора писем «женщина» или «она». Они считали само собой разумеющимся, что Вдова — женщина. Вы же оговорились, назвав автора «негодяем», потому что вы точно знали, кто он.

Полковник Бейли, не отвечая, посмотрел вниз, на револьвер «уэбли», лежащий у него на ладони. Он блеснул в свете стоящей рядом лампы.

— Тем не менее, — продолжал Г.М., — тогда вы продолжили фразу. Да, чтоб мне лопнуть! Чтобы отвести от себя подозрения, вы добавили: «В мире полным-полно людей, исполненных черной желчи. Некоторые избавляются от нее, изливая гнев на военное министерство, как я. Другие… что ж, результат в ваших руках».

Теперь, — вздохнул Г.М., — все стало ясно как день. Ваша оговорка призвана была подчеркнуть вашу невиновность. Однако ваши слова возымели обратный эффект. Помните, я тогда заметил, что это самое важное из всего, что вы сказали… Дело в том, полковник, что вы ошибаетесь. Вы не можете избавиться от желчи путем сочинения бесконечных жалоб, если только ваши письма не возымеют действие. Ведя нескончаемую переписку с военным министерством, архив которой хранится в папках стеллажа, вы даже не поцарапали гранитную стену… Вы считали себя правым. Вы неистовствовали в вашем стремлении к справедливости. А тупоголовые свиньи вас даже не слушали. Какая мука! Желчь оставалась внутри вас. И вдруг я вспомнил, что вы говорили незадолго до того. Помните, полковник? Вы стояли перед макетом и через лупу смотрели на солдатиков, таких крошечных, что их почти не было видно. «Власть опьяняет!» — воскликнули вы без всякой связи с тем, что говорили только что. Но в тот миг вы совершенно забыли обо мне. Вы думали о тех пехотинцах, которых едва можно разглядеть невооруженным глазом, о ненастоящих людях, которых не жалко и уничтожить. Когда инспектор Гарлик по моей просьбе излагал мне классификацию анонимщиков — хотя я держал язык за зубами и отказался комментировать его слова, — вас он отнес к третьей категории. Он заметил: «Такие люди ненавидят то, чего не могут получить, как Гитлер». И еще инспектор добавил, что к данной категории относятся в основном мужчины… Но его характеристика не полностью подходила к вам. Вы избавлялись от желчи, изливая ее не на одного человека, а на многих людей, потому что вы хотели причинить людям такую же боль, какую в свое время причинили вам. Однако одного вы не могли заставить себя сделать. Ночью в субботу я сказал, что хотя в некоторых вещах вы невинны, как младенец, но во многом вы умны и проницательны, как бандит Билли Кид и Джордж Вашингтон, вместе взятые. В определенном смысле так и есть. Ведь в воскресенье… Хм, да! В воскресенье мы получили целую корзинку писем. Викарий все же прочел свою проповедь, хотя я надеялся, что он поступит тактичнее. Понимаете, почему нам не принесли письма деревенские жители, за исключением Рейфа Данверса и доктора Шмидта, хотя их с трудом можно причислить к деревенским жителям в том смысле, в каком вы это понимаете?

Полковник Бейли не слушал Г.М.

— Гитлер! — пробормотал он с ненавистью. Глаза на длинном лице поблекли и ввалились. — Но я вовсе не собирался… Бог знает что!

Г.М., в свою очередь, не был ни обвинителем, ни мстителем. Он говорил торжественно и печально. Он ни разу не назвал своего собеседника «сынок» и не допустил ни одной фамильярности.

— Вы понимаете, — настойчиво повторил он, — почему никто из них не принес нам ни единой записочки, полковник? Потому что анонимные письма были слишком уж безобразными. Вы зашли слишком далеко; вот почему вы убили девицу Мартин. Возможно, вы держались с местными жителями накоротке, были дружелюбны, время от времени выпивали с ними кружку пива; но то была часть вашей игры. Вы — сагиб, они — нет. Они простые люди. С другой стороны, вам приходилось посылать письма всем подряд, иначе вас скоро заподозрили бы. Но вы не могли, физически не могли по-настоящему обидеть тех, кого вы действительно любите, кто вам нравится. Помните, я все время задавал вопросы насчет того, кто способен поверить в обвинения, содержащиеся в письмах? Наверное, многие сочли меня чокнутым… Вы оклеветали даже собственную племянницу, утверждая, будто у Джоан интрижка с викарием. Вы докучали Уэсту обвинениями в интимных отношениях со Стеллой Лейси. Почему? Потому что вы прекрасно понимали, что вам никто не поверит! Даже Тео Булл и его дружки, собираясь побить викария на лугу в воскресенье, смеялись, узнав, что Джоан могла быть замешана в какой-нибудь интрижке, в том числе и с участием викария. Уэста обвинили в связи со Стеллой Лейси, хотя о том, что и миссис Лейси тоже получала анонимные письма, я узнал не сразу. Однако предположил, что ей Вдова писала тоже. Я спросил Вэтью Конклин, которая способна выразить мнение всех жителей деревни, и Марион Тайлер, которая представляла мнение «высшего общества», что люди думают об анонимных письмах. Обе заявили, что письма — полная чушь. А Стелла Лейси, которую вы восхваляли на все лады, даже не была опорочена. Кстати, вот почему в ваших письмах так мало непристойностей. Вы знали — по крайней мере, предполагали, — что клеветнические письма должны содержать неприличные слова и ругательства. Но вы ведь сагиб. Вы просто не могли себя переломить… Но, Господи помилуй, мы бежим впереди паровоза. Давайте вернемся к корзинке с письмами, которую мы получили в воскресенье. Самая интересная часть — это фразеология. Впоследствии она резала слух инспектору Гарлику, потому что он чувствовал что-то знакомое — особенно для него, — но все же не сумел догадаться, что именно. Но все станет очень просто, полковник, если вы процитируете несколько примеров.

Именно выдающаяся память Г.М. делает его таким опасным в споре или в суде. Сам же он в тот момент являл собой гротескную фигуру — в макинтоше, с не до конца вымытым лицом. Он зажмурился и посмотрел в потолок.