— Умгум, — неловко буркнул медведь. Для медведицы человеческий муж что первый блин — оба комом.

— Люди в человеческом селении меня тоже за своего не считают, — остывая так же быстро, как и вспыхнул, поник Биату. — Для них я Мапа. Я уехать хотел. Далеко, в город… — он с тоской поглядел на Хадамаху. — А позвали тебя! Родичи городские, каменный мяч, приглашение в команду… — Тоска во взгляде сменилась ненавистью. — Тебе-то зачем, тебе и в тайге хорошо! А для меня город — это жизнь! Только в городе богатым надо быть, иначе кому я там нужен. А тут Канда… Говорит, станешь делать что велю, будет тебе на что жизнь в городе начать. Не обманул. — Биату бледно усмехнулся. — Главное, говорит, чтобы вы из долгов не вылезли, ну и чтобы возненавидели друг друга…

Биату завопил — громадный черный медведь навалился на него всей тушей. Когти сомкнулись на плечах, подминая Биату, желтые клыки, способные в один укус раздавить ему голову, оказались у самого лица.

— Так это вы на обоз Мапа напали? — заревел медведь, и от этого рева Биату казалось, что волосы с его головы сейчас сдует, как шапку. — Больше некому, говори, вы? Наших парней убили — вы?

Биату почувствовал, как кости его от ужаса превращаются в рыбный студень, а стиснутое спазмом горло не способно пропустить ни слова. И вот когда он понял, что сейчас умрет от страха… стало еще страшнее. С другой стороны на него с визгом налетела жрица:

— Кто их сжег? Говори! Местная жрица? Кто? — Глаза жрицы были Огненные, страшные, сине-золотые искры посыпались ему в лицо.

Крылатый с воплем шарахнулся в сторону и попытался отползти подальше, пока не уперся в лапы тигров.

— Не знаю я! — отчаянно орал Биату. — Они мертвые были! Горелые! Мы только товар забрали! Товар!

Медведь разжал когти и откатился в сторону. Так и остался лежать громадным меховым клубком.

— А остальные? Другие братья Биату? — наконец глухо сказал он. — Им плевать было, что их соплеменники мертвые лежат… До костей прожаренные. Что они обоз заберут, а племя голодать будет…

— Чурбачки! — скривился Биату. — Я сказал им, что это сделали наши враги, а товары из обоза нам нужнее. Чтобы бороться. Ради счастья и свободы медвежьих племен всего Сивира!

— Бороться. Куртки одинаковые, под цвет соснового ствола шить. Шапки блином носить. И верно — чурбачки, — повторил медведь. — А вы с Кандой их подонками сделали. — И он отошел в сторону, переваливаясь, как тяжко раненный. И ткнулся лохматым лбом в ствол сосны. Донгар переполз к нему и положил руку на лапу.

— Не грусти, Хадамаха. Ты не один, однако. Вдвоем печалиться будем! — торжественно пообещал он.

«Вот спасибо — как бы я без его помощи с такой нелегкой задачей справился!» — мрачно подумал медведь.

Биату осторожно сел, ощупывая руки и плечи — не верил, что все цело.

— Госпожа жрица, а если я вам чего скажу… — косясь на Аякчан, предложил он, — …мне послабление выйдет?

— Я не сожгу тебя живьем, как тех несчастных из обоза, — надменно согласилась Аякчан.

— Госпожа жрица ошибается, — заторопился Биату. — Госпожа жрица думает, что другая госпожа жрица… старая, которая у Канды в доме живет… что она обозников пожгла. А только не она это!

Остальные братья Биату забрались в походные палатки из нерпичьих шкур, и старший наконец перевел дух. Он сидел у затухающего костра и устало злился. Все в нынешнем походе было не то и не так, но хуже всех оказались сами братья Биату! Казалось бы, есть у них старший брат, вот и слушайся молча, тем паче что своих мозгов под толстенной лобной костью сроду не водилось! Нет, туда же, к умным людям со своими медвежьими мордами! Вопросы задают! Почему он, старший брат Биату, говорит, что шаман Канда им друг, а вожак Эгулэ кроет Канду всякими непотребными таежными словами? И почему вдруг плохо, что Эгулэ снарядил обоз с товарами, если в городе дадут за добычу хорошую цену? И если дадут, так, может, вовсе и не нужно братьям Биату бороться за счастье всех Мапа на Сивире — прибытков от обоза хватит для медвежьего счастья! И приходилось до хрипоты уговаривать, обвинять Эгулэ в предательстве и намерении присвоить добычу племени себе, превозносить Канду и делать загадочное лицо, намекая, что некоторые сложные моменты таежной политики им, простым медведям, знать не полагается! Счастье его, что догадался втянуть в отряд сынков тети Хаи да внучка дедули Отсу, из которых умение думать собственной головой еще в медвежатах было выбито тяжелой родительской лапой, а взамен вколочена привычка молчать и слушаться.

И все для того, чтобы пришел День — и у него, старшего брата Биату, был дом, как у Канды. И жена — красотка, как девушка в доме Канды, только не из крылатых, а из людей — и чтобы так же боялась! Чтобы знала, кто в ледяном доме хозяин! Не как у Мапа заведено — чуть не по ней, медвежьей лапой в морду. Старший Биату потер подбородок — давно сросшаяся челюсть по-прежнему ныла, особенно к снегопаду. И ведь что он тогда той девчонке-Мапа сказал — ничего особенного! За что ж сразу бить-то? Нет уж, свою жену он будет бить сам! Или не бить. Его воля: с ведром помоев ей на задний двор бегать или с ним под ручку по улицам ледяного города прохаживаться. Потому что его дом будет в городе — чтобы за окном такие же богатые дома из ледяных плит, а не нищие берестяные чумы! И надо для этого всего лишь сказать Канде, когда уходит обоз, а потом запрячь остальных братьев Биату в сани да перетащить товары в условленное место. Ни драться с охранниками обоза, ни даже попадаться им на глаза братьям Биату не придется — Канда твердо обещал. Хотя что он собирается делать с охранниками, Биату не знал, да и знать не хотел. Не его это дело!

Костерок затрещал напоследок, доедая остатки дров, и пляшущий Огонек с тихим шипением утонул в золе. На стоянку навалилась темнота. Пора спать. Залезть в тепло палатки, наполненное запахом влажной шерсти, храпом, ворчанием, устроиться между мохнатыми тушами, каждая из которых может невзначай придавить насмерть, всего лишь ворочаясь с боку на бок.

Старший брат Биату страдальчески поморщился… и замер. Сквозь окружающие стоянку деревья мелькали Огоньки. Мелкие, как россыпь монеток, Огоньки кучно бежали через лес, на миг пропадали, скрываясь за деревьями, тут же вспыхивали снова! Они походили на стайку светляков — только какие уж светляки в заснеженном лесу в разгар зимы? И еще — Огоньки были жуткого красного цвета, цвета проклятого нижнемирского Огня!

Страший брат Биату заметался у погасшего костра. Даже в их тихие места доходили слухи о страшных Огненных потопах чэк-наях, что опустошали Югрскую землю. Поднимется столб Рыжего пламени из-под земли, хлынет Огненной волной — да прямо на их лагерь! Огоньки удалялись. Старший брат вцепился обеими руками в завязки лыжи. Красные Огоньки уходили все дальше, их мерцание растворялось среди деревьев. А Огоньки-то — парные!

— Нижнемирские авахи! — выругался старший брат, захлебываясь новой волной ужаса. — Глаза!