Марк Джефферсон оглядел зал.

– Все важные истины плюрализма, инфицированного особенно вирулентной формой бумерита, были объединены в обширной дисциплине под названием культурология. Во многих отношениях культурология стала уменьшенной копией злобного зелёного мема.

– Это трудно назвать увлекательным началом, – сказал Катиш с довольной ухмылкой.

– Хотя существует множество направлений культурологии, я буду говорить в основном о тех, которые объединились под знаменем «воскрешения Другого рациональности». От гегемонии западной патриархальной рациональности более всего пострадали трое «Других»: природа, тело и женщина. Так что главной целью культурологии стало разоблачение и осуждение иерархической маргинализации, проделываемой с текстовой «другойностью» патриархальными означающими ещё до того, как речь заходит об определении её смысла. Ещё одной целью стало перемещение маргинализированного Другого в центр дискурса с помощью эмансипирующих игр со свободными, избавленными от фаллологоцентрической эпистемы означающими и такой инверсии господствующей иерархии, которая позволяет переместить периферию на место надписи, первоначально установленной в центре под влиянием контекстуальной историчности.

Джефферсон посмотрел на притихших, угрюмых людей и прыснул от смеха.

– Простите, простите – я говорил на постмодернистском жаргоне. Как низко я пал.

Слушатели, честно пытавшиеся следить за его речью, как будто не соглашаться с Джеффероном означало поддерживать рабство, тоже залились смехом, который говорил об испытанном всеми облегчении.

– Я хотел сказать, что первой задачей культурологии была борьба с угнетением и его устранение во всех формах.

Снова, как мягкий и добрый гром, раздался смех Джефферсона.

– Ну, хорошо, дорогие друзья, дело вот в чём. Культурологию, феминизм и экологию, находящиеся под воздействием бумерита, отличает то, что они берут очень важную тему исследования и делают из неё фундаменталистскую религию. Я подчёркиваю, и хочу чтобы все меня услышали: никто не отрицает важность этих тем. Речь не о них, а о том, что благородные идеи (например, постконвенциональный протест против сомнительной войны) используются в не очень благородных целях (например, в угоду доконвенциональному нарциссизму) – это странное явление и есть бумерит. И самой благодатной почвой для бумерита стала культурология.

– Но Кен, ты только посмотри на эти обнажённые женские тела! Их тут сотни, а то и тысячи! Это же сколько сисек и задниц! Я начну с этого конца, а ты начинай с того – будем трахать их, пока не встретимся на середине. Давай наперегонки.

– Хорошо, Скотт, только зачем нам это? Тебе не кажется, что нас к этому толкают слепые, бессмысленные, глупые инстинкты? Просто Матушка Природа привыкла управлять нами таким способом: ослеплять и толкать в нужном ей направлении. Это Матушка Природа нас имеет! Это же просто бездумная, бесконечная, инстинктивная Эдипова программа! Она полностью лишает нас воли, чести и рационального достоинства. А женщины?! Господи, да мы хоть раз спросили у них, нравится ли им, что с ними так обращаются? «Будем трахать их, пока не встретимся на середине». Разве так можно говорить о живых существах?! Господи, Скотт, да что с тобой такое?

– Но Кен, ты только посмотри вокруг.

Раз, два, три, четыре.

– Окей, я начну с этого конца.

– Когда начинаешь разбираться с современной культурологией, первое, что бросается в глаза – это тон морального превосходства, в котором написаны все культурологические труды. Странно то, что этот тон используют (1) критики, исповедующие плюрализм, вообще не подразумевающий никакого превосходства, и (2) критики, у которых нет и сотой доли таланта того автора, которого они критикуют.

Бурные аплодисменты – слушатели, очевидно, пытались перейти со стороны обвиняемых на сторону обвинителей.

– Мы уже знаем, как метко профессор Фрэнк Лентриччиа в статье для журнала «Lingua Franca: The Review of Academic Life» охарактеризовал ситуацию с культурологией в американских университетах. А ведь он отнюдь не является мстительным аутсайдером критической теории постмодернизма – он был редактором получившей широкую известность антологии «Словарь литературного критика» («Critical Terms for Literary Study»), статьи для которой писали Стенли Фиш (Stanley Fish), Стивен Гринблатт (Stephen Greenblatt) и многие другие, включая преподавателей Университета Дьюка, который задаёт тон культурологическим исследованиям по всему миру. И каково же, по его мнению, настроение этих исследований? Оно таково:

критик ощущает превосходство над писателем, которого критикует. Это ощущение превосходства позволяет критику обращаться со всем, что попадает ему в руки, как с отбросами, которые он разгребает во имя блага человечества. Основная, проникнутая самодовольством идея обычно звучит так: «Т. С. Элиот – гомофоб, а я нет, значит, я лучше, чем Т. С. Элиот». На это единственно верный ответ: «Элиот умел писать, а ты не умеешь».

Слабый приступ смеха в зале – в знак невольного, грустного согласия.

– Не удивительно, что Лентриччиа закончил обзор современного состояния гуманитарных наук в США фразой: «Ясно одно: сложно переоценить силу и отвагу самолюбования, свойственного литературной и культурной критике в академической среде». Отвага самолюбования – это попросту большое, толстое, раздутое эго бумеров.

Резкие движения, кашель.

– Инструменты для отважного самолюбования по большей части были предоставлены французскими интеллектуалами – возглавляемой Фуко и Дерридой, с которыми мы уже познакомились, разношерстной компанией, куда входили Батай, Альтюссер (Althusser), Лакан, Барт, поздний Витгенштейн, де Манн (de Man), Грамши (Gramsci), Иригарей (Irigaray), Гадамер, Бурдьё (Bourdieu), Джеймисон (Jameson), Кристева (Kristeva), Сиксу (Cixous), Башляр, Бодрийяр, Делёз и Лиотар (Lyotard). Интересные и иногда даже глубокие догадки этих авторов были превращены в зелёную мешанину, отрицавшую любые обобщения и метанарративы, тем самым полностью перекрывшую доступ к интегральным идеям.

Боже, что ещё за метанарратив? Наверно, какая-нибудь мерзкая сыпь. Я жалобно и беспомощно посмотрел на Ким, но она ответила мне холодным взглядом, в котором читалось: «Ах ты слабачок, ах ты плакса, ах ты…» Я поскорее переключил внимание на Джефферсона.

– Отрицая любые обобщения, эта версия постмодернизма, к своей чести, стремилась отменить точку зрения всеобщего формализма, грубо навязывающего всем единственную привилегированную модель истории. Она пыталась помешать попыткам объяснить всю историю в рамках одной избранной интерпретации, поскольку слишком часто «универсальные исторические истины» оказывались всего лишь условностями, установленными белыми, трудоспособными, гетеросексуальными, владеющими частной собственностью мужчинами из среднего класса. В этой критике есть большая доля правды – вспомните выступление Лизы Пауэлл о взглядах Фуко – и особенно ценной её делает то, что она осуждает ограничения всеобщего формализма (оранжевый) с точки зрения плюралистического релятивизма (зелёный).