Несколько раз обработав операционное поле раствором антисептика, безымянный друг наконец-то принялся за свою непростую работу.

Смуглый врач, облачённый в стерильные одеяния, уже начал обкалывать новокаином обезображенную культю своего подопечного. Нижняя половина лица смуглого врача была скрыта под белоснежно марлевой маской, на фоне которой ещё сильнее выделялась его загорелая бронзово-коричневая кожа. На голове медика имелся высокий, слегка помятый хирургический колпак. Сосредоточенные чёрные глазки напряжённо разглядывали обваренные остатки мышц и обожженный кожный покров. Сейчас смуглый врач казался Персивальду настоящим другом, не смотря на то, что вспомнить его имя, он по-прежнему не мог. Да и знал ли он его имя? Может быть, и не знал…

Толстая и невероятно тупая игла с усилием прокалывала покрасневшую и уже облезающую кожу обезображенной культи. Старательно надавливая большим пальцем на поршень, безымянный врач опустошил свой старомодный стеклянный шприц введя анестетик в ткани. Острую, невыносимо жгучую боль постепенно сменяло неприятное распирающее чувство. Впрочем, сейчас Персивальд был несказанно рад этому новому чувству, так как оно ни шло ни в какое сравнение с той агонией в которой бились все его рецепторы до появления этого самого чувства.

— Как Вы, Лорд? — не отрываясь от работы, поинтересовался безымянный врач.

Медик осторожно взял в руки новый шприц и повторил процедуру, усердно инфильтрируя обожжённые ткани очередной партией анестетика.

— Бывало и лучше. Морфий туманит мозги… — несколько заторможено пробормотал Епископ, наблюдая за работой безымянного.

— Это нормально, Ваша милость, — сухим, сосредоточенным голосом прокомментировал увлечённый своим делом медик.

Сделав ещё несколько уколов и основательно напитав ткани новокаином, смуглый врач наконец-то отложил свой шприц и подтянув поближе стерильный столик с инструментами, принялся там что-то выискивать.

Персивальд чуть приподнялся, пытаясь получше разглядеть пугающего вида инструменты.

— Лежите-лежите! Вам нельзя шевелиться, милорд! — возмущённо встрепенулся безымянный, на мгновение оторвавшись от изучения своих ужасных орудий.

Персивальд послушался и вернулся в исходное положение, мучимый неприятным беспокойством стремящимся переродиться в страх. Блестящий металл его маски, столь искусно подражающий лику Владыки Михаила, казался неизменно суровым и невозмутимым. Однако тот нездоровый блеск, что дрожал в единственном глазу Епископа, выдавал тревогу, всецело поглотившую его душу.

Врач нервно копошился, с неприятным бренчанием перебирая свои орудия, пока наконец не нашёл то, что искал.

Непривычно изогнутой формы скальпель скользнул по обезображенной ожогом коже. Боли не было, лишь неприятное необъяснимое чувство, что невольно возникает при виде того как кто-то увлечёно кромсает твою плоть. Сосредоточенный безымянный врач выполнил некрэктомию, процедуру, что по сути представляла из себе иссечение нежизнеспособных тканей.

Закончив с кожей, смуглый врач взялся за мышцы, сменив изогнутый скальпель на внушительных размеров ампутационный нож. Ритмичным напором брызнула кровь, раскрасив алыми брызгами стальную маску пациента. В таз, что расположился неподалеку от стола, с омерзительным шлепком упали обваренные, пропитанные кровью куски удалённых мышц. Врач спешно отложил свой нож и, щёлкнув кремальерами, наложил на кровоточащие сосуды несколько зажимов. После он перевязал сосуды и снял зажимы. Кровотечение было остановлено и безымянный принялся за кость. Неровные, острые осколки торчали, словно обломленная во время урагана ветка засохшего дерева. Взяв со столика циркулярную пилку, безымянный бросил осторожный взгляд на орошенный кровавыми брызгами лик Архистратига и спокойно произнёс:

— кость нужно укоротить, иначе не получится должным образом установить аугментацию.

— Делай, что требуется, — сухо кивнул пациент.

Врач нажал на кнопку и блестящий диск пилы с пронзительным жужжанием принялся вращаться.

В следующее мгновение раздался скрежет, от которого у Персивальда тут же свело скулы. Запахло палёным. Пила прекрасно справлялась со своими обязанностями, разбрасывая во все стороны костные опилки и стремительно погружаясь в структуру костного отломка.

Через несколько секунд в таз полетел и свежееотпиленный кусок кости.

Некоторое время безымянный возился на своём стерильном столике, выискивая следующий инструмент. Затем, вооружившись длинным, острым скальпелем и не менее длинным пинцетом, он принялся за препаровку нервных стволов. Нужно было выделить уцелевшие магистральные нервы, что бы обеспечить им контакт с датчиками аугментационной системы. Пожалуй, это был самый долгий и мучительный этап операции. Появилась простреливающая по всей руке боль, отзывающаяся на каждое прикосновение к нерву.

Персивальд заметил, что действие анестетика улетучивается, постепенно позволяя вернуться той самой боли, что так терзала его до начала операции. Пожалуй, сейчас она стала ещё сильнее, ярче и насыщеннее. Приходилось терпеть. Допустимый предел введённого новокаина уже превышен.

Обычно такие длительные и болезненные процедуры проводятся под наркозом, что бы избавить пациента от этих мучений и дискомфорта. Но Персивальд не собирался спать. Сейчас, когда цитадель штурмуют орды одержимых вперемешку с остатками О.С.С.Ч., спать было бы, по меньшей мере, не безопасно. Да и к тому же, что бы обеспечит наркоз, потребовалось бы установить эндотрахеальную трубку. А это значит, потребовалось бы снять маску. Едва ли Персивальд мог пойти на это. Когда-то давно, обезображенное войной лицо заставило его примереть на себя серебряный лик своего кумира. Персивальд носил его не снимая, на протяжении сотен лет. Единение с этой маской зародило в нём параноидальный страх с ней расстаться. Необъяснимая фобия, перерастающая в панические атаки, что сводили его с ума, терзая пошатнувшийся вечностью разум древнего рыцаря.

Спустя пятнадцать или двадцать минут, невообразимо жгучая боль пронзила искалеченную конечность в первый, но далеко не в последний раз. Персивальд издал какой-то звериный рык, и удерживающие его бёдра ремни натянулись. Смуглый врач пристегнул к свободному концу выделенного нерва порт-переходник. Затем, после непродолжительной препаровки, безымянный проделал тоже самое с другими нервами. Персивальд стонал и ёрзал, практически теряя сознание от ужасной боли.

— Скоро закончим, Лорд, — заверил доктор, вытирая о халат свои окровавленные руки.

Епископ промолчал. Ему совершенно не хотелось разговаривать. Единственное, чего ему по настоящему хотелось, это вопить изо всех сил, изнывая от боли.

Тем временем безымянный врач отошёл от своего измученного пациента и направился ко второму стерильному столику, что расположился чуть поодаль и ближе к стене. Минут пять его не было видно. Лишь бренчание и лязганье какого-то металла, говорило о том, что безымянный друг всё ещё здесь. Вернулся доктор с какой-то увесистой дискообразной штуковиной в руках. Вернулся и сразу же принялся пристраивать эту вещицу к изувеченной культе.