Придумать причину, чтобы попасть в квартиру девочки, я, как ни старался, не смог… Позвонил ей в надежде, что она как-то проговорится, поделится. Но разговор протекал нейтрально, она даже ни разу не упомянула о том, что на ее даче живет гость. И тем более что гость – уже труп!

– Как вы попали в квартиру Мазура?

– Яна? А откуда вам известно?… А, ну понятно. После разговора с Ляной я вдруг подумал, что одно из ее владений я смогу осмотреть без проблем. Вероятность, что крест там, была мала, но лучше сделать, чем жалеть, что не сделал… Мазур – мой бывший одноклассник, ключ от его жилища у меня имеется с юности: я встречался там с девушками. Да и в зрелом возрасте… Не мог же я женщину привести в однокомнатную квартиру, где живу с отцом? Ян умер, завещав жилье Ляне. Кстати, это я познакомил Шандора с ним. Они быстро подружились – два одиноких человека со схожими взглядами на жизнь.

– Собутыльники?

– Можно сказать и так, конечно.

– Вы продолжали пользоваться помещением после его кончины?

– Конечно, я больше там не появлялся, за кого вы меня принимаете?! Но знал, что Ляна считает эту «каморку папы Карло», как называл ее сам Ян, своим убежищем. Она сама об этом как-то упоминала. Да… Я очень виноват перед ней – сорвался под конец, когда понял, что искал впустую. Вы разрешите вопрос?

– Задавайте.

– Где вы нашли его? Он был у Ляны?

– Нет. В портфеле за диваном на даче Юдиных.

– В каком еще портфеле?! Я же там все обыскал… Вот вы думаете, я преступник… А мне нужно было совсем немного – отца в хороший пансионат поместить, самому успеть немного пожить. Я бы эту безвкусицу продал, хотя бы и цыганам… Рискнул бы… Ляна получила бы половину денег, она мне как внучка… Простите. Я же всю жизнь любил Софью, не женился – так и сравнивал с ней всех девушек, с какими встречался. Стыдно сказать, моя мать была для меня, скорее, примером, какой не должна быть женщина. А Софья… Я же часто гулял с ней по набережной, почти каждый вечер. Но дистанцию она соблюдала строго: никакой фамильярности, всегда на «вы». Мне даже казалось, что она тяготится этими встречами и догадывается, что они отнюдь не случайны. Но я был счастлив… Все прекратилось в один день: двадцатого октября двухтысячного года. Я, как обычно, присоединился к ней на прогулке, но она тотчас попросила меня более к ней не приближаться. «Это вы написали донос на моего мужа. Видела пасквиль собственными глазами. Пойдите вон из моей жизни, бессовестный человек» – вот дословно, что я услышал. Спасибо, что не назвала убийцей… Через два года ее не стало, но добиться реабилитации Ильи Зулича она успела. Вера, ее дочь, общалась со мной через силу и только потому, что я когда-то спас тонущую Ляну. Ляна выросла в неведении, считая меня чуть не дедушкой. Впрочем, я любил заниматься всеми детьми в поселке – нет занятия более благодарного и забавного, чем возня с малышней…

Сотник молча выключил запись, налил в стакан воды и поставил передо мной.

Я плакала, уже не таясь, Георг сидел, сцепив руки в замок и глядя в одну точку. Чувствовалось, как ему тяжело: он тоже понимал, что родной отец жил подло и не раскаялся даже перед смертью. А Громова, избившего его, мой муж жалел всей душой. Я чувствовала, что и он тоже принял оправдание всем его поступкам – любовь.

– Я заберу заявление, – наконец выдавил он из себя, глядя в глаза Сотнику.

– Это невозможно. Статья сто одиннадцатая. Умышленное нанесение тяжкого вреда здоровью человека, находящегося в заведомо беспомощном состоянии. Лишение свободы до пятнадцати лет. Громов сам признался, что избивал Юдина, у которого в этот момент уже начался сердечный приступ.

– Он изменит показания, можно же как-то переквалифицировать…

– Максимум, чего может добиться даже очень хороший адвокат, – снизить срок, учитывая чистосердечное признание и другие смягчающие обстоятельства, например болезнь отца. Все, ребята, мне пора. Я и так нарушил все что можно.

Наутро Зинаида Берштейн, срочно выписанная Георгом из Москвы, лишь подтвердила слова Сотника, пообещав сделать «все что может». Слово она сдержала – Павла Андреевича выпустили под подписку о невыезде. Но прекратить дело за отсутствием состава преступления не удалось. Мой будущий муж смирился, я же решила использовать последний шанс.

Я читала молитву монотонно, стараясь не поддаваться эмоциям. Но слезы текли градом, капая на страницы старинной Библии, принадлежавшей когда-то отцу. Он, православный цыган, был более верующим, чем иные граждане, бьющие каждодневные поклоны в церкви. Треск двенадцати расставленных по кругу ярко горящих свечей отгородил меня от мира, я вся отдалась словам молитвы, как вдруг невольно перешла на просьбу, исходящую из моего сердца. Я просила Создателя помочь человеку, спасшему мне жизнь, не закончить свои дни в неволе. И тут же пришел ответ – пламя свечей стало спокойным, резкий запах исчез, уступив место аромату свечного воска…

Когда я закончила, часы показывали четверть второго. Я смертельно устала, дрожали руки, тело было напряжено, глаза тут же заслезились от яркого света, стоило мне отдернуть шторы на окнах. Я решила, что лучшим отдыхом сейчас будет прогулка по улицам города. Просто так, без цели…

Я остановилась на перекрестке… На моих глазах старую «Волгу», двигавшуюся с запредельной для города скоростью, занесло, она вылетела на газон и врезалась в столб. Я закричала. Я узнала эту машину…

Авария была страшной, как и история Павла Андреевича Громова, сидевшего в этот момент за рулем…

– Силы небесные! – прошептала я, прячась за спинами прохожих. – Я не хотела, чтобы все кончилось вот так!

Я думала, меня никто не услышал. Никто, кроме пожилого мужчины, обернувшегося ко мне.

– Вы что-то сказали? Мне? – Он настороженно посмотрел на меня.

– Нет-нет. – Я пошла прочь.

– Ведьма! – донеслось вслед злобное шипение старика. – Не хотела она! Рыжая ведьма…

Обернувшись, я увидела, как он протиснулся сквозь толпу ближе к месту аварии. Домой я возвращалась бегом, в рабочую комнату прошмыгнула быстро, не отвечая на возмущенный