Оливия так любила ее влажные глаза, искрящиеся волосы, осторожный скат шеи, нежные щеки, припухлые губы. Откуда, почему взялось в ней это чувство – еще предстояло разобраться, а пока Оливия поднялась на верхушку маяка и вошла в Сад.

Место, где располагалась душа Виолы, было ей хорошо известно, она посещала его по несколько раз в месяц, проверяя сдвиги и потихоньку вычищая шлаки. К удивлению Оливии, цветок Виолы исчез, на его месте раскачивался тюльпан с крепкой фиолетовой головкой. Присмотревшись, Оливия обнаружила Виолу; ее стебель обвился вокруг стебля тюльпана, лепестки осыпались, а оголенный венчик стыдливо прятался под фиолетовым бутоном. Прикосновение к цветку ничего не дало: корень этой души не прощупывался. Единственное, что смогла понять Оливия – тюльпан принадлежал мужчине.

О ныряльщиках она знала только понаслышке, но сомнений быть не могло – в теле Виолы поселилась чужая душа. Главная опасность состояла в том, что, покидая тело, чужак мог навсегда унести с собой и душу Виолы, поэтому Оливия поставила замок, надежно перекрыв выход.

Прошло несколько дней. На поверхности вещей все происходило по-прежнему: девушки учились, Оливия медитировала. Вечерами, когда солнце опускалось в изумрудную пену заката, они вместе разжигали огонь маяка и долго стояли на вершине башни, прислушиваясь к гулу факела и шипению пламени.

Чувство Оливии к Виоле росло день ото дня. Она понимала, догадывалась, что участвует в странной игре, но плыть по этой волне, наблюдать блики и сполохи эмоций, было пленительно и прекрасно.

Оказавшись в ловушке, Себастьян несколько дней потратил на безуспешные поиски выхода, но вскоре понял – Оливия сильнее его и разрушить поставленный ею замок не удастся. Успокоившись, он принялся искать преимущества нового положения и, к своему удивлению, отыскал их почти мгновенно. Рассматривая Оливию, разговаривая с ней, выполняя вместе нехитрую домашнюю работу или упражнения, Себастьян, сам того не замечая, угодил в им же расставленный силок. Проверяемый и проверяющий – они оба не выдержали испытания, но как часто бывает в духовном путешествии, поражение каждого из них обернулось общей победой.

В один из дней, перетирая и перетирая слова, Себастьян вдруг почувствовал необыкновенный прилив сил. Годы упражнений сделали свое дело: энергия внедрилась, заполнила все клетки, и тело Виолы стало готовым для качественного изменения. В такие моменты всадник, держащий поводья, отпускает стремена, запрыгивает на луку седла и взлетает. Себастьян отбросил в сторону уже ненужную ступку с пестиком, схватил копье Марии и потряс. С кончиков его пальцев посыпались искры, платье начало тлеть, а наконечник копья оплавился, словно пораженный молнией. Семь раз вскрикнув, Себастьян упал без чувств.

В тот момент произошли три события, повлиявшие не только на жизнь обитателей маяка, но и на судьбу всей психометрии.

За несколько тысяч километров от острова перестало дышать мужское тело Себастьяна. Мастер ныряльщиков умер.

Рассыпалось в прах тело отца Оливии.

В теле Виолы произошло невероятное изменение, ее половые органы устремились наружу и, покинув привычные рамки, застыли в изумлении, превратившись в мужской член.

Себастьян пролежал без чувств до утра. Очнувшись, он сразу обнаружил перемену: изумленные Оливия и Мария долго рассматривали новоприобретение, не в силах вымолвить ни слова.

Очень быстро выявилось, что дело этим не ограничивается, на подбородке и щеках Виолы начала пробиваться растительность, а и без того не очень развитая грудь съежилась до размеров мужской. Пах набух и сильно болел, Оливия уложила бедняжку в постель и напоила травами. Увы, лекарство не помогло, наверное, впервые за всю медицинскую практику Оливии, опухоль росла, раздваивалась и спустя неделю обратилась в небольших размеров мошонку.

Через месяц превращение завершилось, по островку, пока еще в женском платье, расхаживал миловидный юноша. Теперь уже ничто не могло помешать чувствам Себастьяна и Оливии, влюбленные соединились и в счастье и радости родили сына. Ребенка назвали Бенволио, что в переводе с итальянского означает «доброе желание». Мальчик вырос и стал первым Главным мастером, объединив вокруг себя движение психометристов.

Мария до последних дней оставалась вместе с Оливией и Себастьяном, собственно говоря, благодаря ее записям нам стали известны все подробности этой истории.

– Н-да, – Мотл покачал головой. – Получается, настоящим мастером стала Виола, а Оливия, как ни крути, оказалась, в конечном итоге на кухне и у люльки. Но история сама по себе очень интересна, куда интересней сегодняшней лекции. Хотя превращение в мужчину, выпадающий член – нет, верится с трудом.

– Ну почему же! – вмешалась Таня. – Вполне в духе средневековой медицины. Идея, будто женские половые органы есть зеркальное отражение мужских, принадлежит, если не ошибаюсь, Галену, после него несколько веков считали женщину просто недоделанным мужчиной, которому не хватило энергии. Не зря Виола растирает слова, а Мария потрясает копьем, – в Оливии говорит скрытый комплекс неполноценности, зависть к мужчинам. Ваша сказочка – подлинно средневековая продукция – в нос шибает запах заплесневелого мышления.

И вообще я разочарована, сегодня вы толком не ответили ни на один мой вопрос, все заячьи шутки в сторону, да прыжки в бок.

Я взглянул в окно. Мотл остановил машину возле Соборной площади, прямо напротив возвышался пятиэтажный угловой дом, знаменитый тем, что весной, в солнечные дни, он почему-то всегда бывал унизан по карнизам скворцами и их щебетом. На первом этаже когда-то располагалась кофейня Либмана, потом аптека. В юности, начитавшись хорошей прозы, я часами разгуливал вдоль этого дома, втайне рассчитывая на встречу со своей Галей Ганской.

– Знаете, сколько времени мы тут стоим? – спросил Мотл.

– Тридцать шесть минут, – ответила Таня. – Давайте начнем нашу экскурсию, уже темнеет.

Мы выбрались из автомобиля и, не торопясь, двинулись через сквер. Сизый граф Воронцов по-прежнему строго рассматривал с постамента Пассаж. Ни поза, ни выражение лица за последние пятнадцать лет не изменились. Желтые листья платанов лежали на его плечах, словно золотые эполеты.

– Из того подъезда выносили в последний путь гроб с телом Веры Холодной, – Таня протянула руку к чугунной решетке ворот. Прямо по Соборному переулку мы попадаем на Спиридоновскую. Улица названа в честь купца Спиридонова. После революции ее переименовали в Горького, наверное, подразумевая смену приоритетов нового общества. Сегодня ей вернули прежнее название, перемена весьма символична, не правда ли?

Я промолчал. По этой улице мой детский садик шествовал на прогулку в ту самую часть площади, где сейчас громоздится восстановленный собор. У каждого своя ностальгия, и мне жаль старых деревьев, зеленых скамеек со спинками, отполированными несколькими поколениями пенсионеров, жаль нелепого фонтана и аллеи, пронизывающей Соборку от Советской Армии до Толстого.

Мне не нужно ничего рассказывать о Соборном переулке и Горького, я помню на них каждую водосточную трубу и каждый шпингалет на окнах первых этажей – детсадовская группа передвигалась медленно, и времени рассмотреть каждую подробность хватало. Они навсегда вошли в мою память: морщины-трещинки на фасадах домов, осыпанная блестками вата между двойными рамами окон, каштаны, валящиеся с деревьев прямо под ноги, брызги фонтана, щебет скворцов в кронах, спорящие футбольные фанаты, голуби на голове у Воронцова – мелочи, из которых складываются почва и судьба.