– Конечно! – отозвался Клоп. – Вон терминал, – он махнул рукой в сторону показавшегося мне столь мрачным и устрашающим ночью, а теперь не вызывающего абсолютно никаких эмоций, пассажирского терминала аэропорта, – быть может, кишит тварями. – Клоп отхлебнул чаю из блестящей металлической кружки и откусил буквально половину бутерброда с сыром, после чего с набитым ртом продолжал: – Хоть всю ночь тарелка и «молотила», хрен же их, тварюг, знает, может, не передохли, ну или, там, в подвалах где засели, и излучение до них не «добило», – тут он, наконец, проглотил еду, – одним словом, риски ни к чему, и тарелку не выключали. Но ты, это, всё-равно бдительность не теряй, глаз да глаз по сторонам, о’кей?

– Уху, – кивнул я, – буду начеку.

Повесив бинокль на шею, я быстрым шагом устремился к стоявшей метрах в двухстах диспетчерской вышке. Признаться, когда я к ней подходил, меня не оставляли мысли о том, что внутри могут быть афганцы, не убитые «Возмездием». И подойдя, я, честно говоря, с минуту не решался открывать проржавевшую металлическую дверь, которая, плюс ко всему, не была закрыта плотно и оставляла небольшую щель. Дверь открывалась наружу и я, собравшись таки с духом, дёрнул дверь за ручку и тут же спрятался за ней. Душа на несколько секунд, как говорится, ушла в пятки, и я, затаив дыхание в ожидании выскакивающего наружу афганца, замер как вкопанный. Но никакого афганца оттуда не выскочило, да и, судя по всему, внутри и не было никаких бестий. На солнце, залившее сквозь дверной проём тёмное чрево первого этажа башни-великана, не было слышно никакой реакции. Я осторожно, медленно заглянул внутрь. Солнце освещало противоположную входу стену, и тёплый солнечный свет, разливался на несколько метров влево и вправо. В лучах солнца от резкого открытия двери клубилась густая пыль. Толстый её слой обильно покрывал и линолеум на полу. Каких бы то ни было следов пребывания кого-либо внутри я не заметил. А если бы афганец укрывался в здании, то он неминуемо бы оставил следы, потому что, несмотря на все их сверхспособности, летающих афганцев пока ещё не встречали. Судя по толстому, идеально ровно лежащему на полу слою пыли, в этом строении уже очень давно никого не было. Как минимум последние несколько месяцев, а может, даже и того больше. Поняв это, я немножко расслабился, зажёг прихваченный из машины фонарь (тот, коим я резал мрак в дверном проёме кишащей афганцами комнаты домика на опушке) и, плавно ступая на запылённый линолеум, сделал несколько шагов вперёд. Внутри не было никаких скверных запахов, а только лишь запах пыли, перемежающийся с каким-то запахом технологического характера, который трудно и передать. Окончательно убедившись, что ничего необычного и подозрительного в чреве вышки, по всей видимости, нет, я, ощупывая фонарём выкрашенные белой краской стены, пошёл искать лестницу. Признаться, несколько раз я останавливался, чтобы прислушаться, но ничего необычного, кроме долетавших снаружи звуков от работающего грейдера и прочих звуков со стороны разбитого лагеря, я не услышал. Проходя по первому этажу я не увидел ничего, что бы могло привлечь мой интерес: несколько запылённых кресел в коридоре, план эвакуации при пожаре на стене, остановившиеся 27.12.2015 настенные часы на батарейках, вешалка-стойка с одной единственной курткой с надписью «Диспетчерская служба аэропорта «Пулково» на ней – вот, собственно, и всё, что я запомнил с первого этажа диспетчерской вышки. Через минуту я уже стоял у винтовой лестницы, ведущей наверх. На ступенях – всё та же густая пыль. Решив, что опасаться мне нечего, я, легонько ступая по лестнице, начал подниматься наверх. Вышка эта была высотой метров сто. По крайней мере, такой умозрительный вывод сделал я, когда жадно пожирал её взглядом, предвкушая, как я поднимусь на верхний её ярус, дабы поглазеть в бинокль на окрестности. Минут десять занял у меня подъём, и вот я уже стоял в залитом светом солнца помещении, откуда некогда вели свою трудовую деятельность десятки диспетчеров, выдавая ежедневно разрешения на посадку и взлёт сотням больших и маленьких самолётов. На стёклах, сквозь которые внутрь диспетчерской рубки проникал солнечный свет, также виднелся толстый слой пыли. Я, воодушевлённый предстоящим созерцанием пространства вокруг, погасив фонарь, кинулся к одному из окон. Рукавом ветровки протёр его и выглянул. Какая же красота открылась моему взору! Залитые солнцем поля, леса, населённые пункты и… Сам Питер со множеством сверкающих на солнце золотых шпилей предстал во всей красе где-то вдалеке. Я взял в руки бинокль и первым делом начал выискивать, глядя в окуляры, нашу с Дашей палатку и, собственно, её саму. Из множества прочих, я отыскал её без особого труда, потому что у меня неплохо получалось ориентироваться на местности с высоты и, вдобавок, она стояла аккурат рядом с припаркованной Хондой, не узнать которую я просто не мог. Я улыбнулся, когда увидел немного высунутые из палатки и греющиеся на солнце Дашкины ножки в голубеньких носочках. Я даже хихикнул, когда одна ступня вдруг начала почёсывать другую, когда на неё села увесистая муха. Бинокль был настолько мощным, что я мог прочитать маленькую надпись на носках, и даже отчётливо видеть ту самую муху. Хотя и расстояние от меня до палатки было не более двухстапятидесятитрёхста метров. Поумилявшись вдоволь разглядыванием Дашкиных ног, проводив взглядом Якоба Бёгелюнда, вышедшего из своей штаб-палатки и резвым шагом направившегося к радиолокационному фургону, на ходу почёсывавшего лысый затылок, я перевёл взгляд чуть правее. По-рассматривал какие-то, прилегающие непосредственно к КАДу, населённый пункты, одним своим видом наводящие не только тоску и уныние, но и чувство какого-то страха и отвращения. Местами виднелись то полуистлевшие останки людей, то лишь какие-то их фрагменты. Попадались в поле зрения и трупы афганцев, но уже непосредственно возле самого КАДа, где сражали их пули уготованных на последние часы обороны огневых точек. Но на эту, леденящую кровь картину я вдоволь насмотрелся вчера, теперь же мне хотелось вовсе не этого. Меня интересовал город внутри КАДа, его улицы, дома, каналы. Предвкушение созерцания картины, которую раньше можно было увидеть только лишь сквозь призму фантазии сценаристов и режиссёров апокалипсических блокбастеров в кино, будоражило мой мозг ещё с вчерашнего вечера, с тех пор, как только я заприметил эту самую диспетчерскую вышку. Я направил бинокль на город. Вот я увидел купола Исаакиевского собора, вот шпиль Адмиралтейства. Я с жадностью пожирал взглядом великие достопримечательности основанного царём Петром города. Надо заметить, что мне несказанно повезло с погодой, и видимость была идеальной. Позабыв про всё на свете, я с упоением рассматривал некогда оживлённые улицы города, которые только можно было увидеть в бинокль и которые не были закрыты от взора какой-нибудь многоэтажкой. Картина отчасти напоминала ту, что мы видели в Москве прямо перед тем, как покинуть её, устремясь на север, в Норвегию. Множество выгоревших квартир, на улицах кучи мусора, разграбленные мародёрами, грязные и ржавые остовы машин, битые и опустошённые витрины магазинов… Вот чего не было в Москве на момент нашего из неё отбытия, так это множество фрагментов человеческих останков, не доеденных исчадьями ада. Мне стало очень интересно, остались ли ещё афганцы в Питере, или же они, опустошив город и тем самым выполнив своё предназначение, гонимые на север голодом и инстинктом убивать, навек покинули город на Неве. Я бегал взглядом по городу на протяжении минут сорока, изучал его улицы, пытался заглядывать в разбитые окна пожелтевших от времени домов, набрёл взглядом на какую-то станцию метрополитена и долго всматривался в чёрный дверной проём, ведущий в вестибюль станции, предполагая, что смогу увидеть в нём какое-нибудь шевеление, свидетельствующее о возможно укрывающихся там афганцах. Но ничего такого я не увидел и в очередной раз принялся ощупывать какую-то неширокую улицу. Моё внимание приковал к себе большой чёрный крест наподобие буквы «X», начерченный на окрашенной серым металлической входной двери, которая была плотно закрыта. Я несколько удивился своему открытию и принялся шарить взглядом по другим домам, только уже более внимательно, чем прежде. Каково же было моё удивление, когда на двери дома, расположенного в паре кварталов поодаль от первого, я увидел подобный чёрный же крест. В паре километров правее – ещё один подобный, но уже не на подъезде жилого дома, а на воротах какого-то промышленного здания. Потом ещё один, и ещё… Тут я уже не на шутку разволновался от лицезрения таинственного, непонятного моему мозгу открытия? «Что это может быть?» – закрутилось у меня в голове, и я судорожно начал перебирать в голове различные варианты того, что бы могли означать загадочные кресты, коих минут за пять я насчитал с десяток. Но я никак не мог найти ни одного, более или менее способного претендовать на роль потенциально вероятного, варианта.