ей свою рубашку. Начав ее сворачивать, она уловила запах, теплый запах тела; он показался ей приятным, притягательным, и от этого что-то тревожно и сладко зашевелилось в животе.

О Фрейя! Снефрид понимала, что это такое, но еще лучше понимала неуместность подобных ощущений. Конечно, такой мужчина любой женщине может внушить желание, даже не желая того. Особенно той, что уже четыре года живет без мужа и почти забыла, как оно бывает. Но это было бы совершенно лишним, даже если бы она сейчас и не притворялась «кормилицей» Эйрика, вдвое его старше, принявшей его на руки, когда он родился.

Одолеваемая этими мыслями, Снефрид придала рубашке вид опрятного свертка, похожего на спеленутого младенца. Это привело ей на память весь тот разговор с Хравнхильд, и невольно она фыркнула от смеха. Теперь, когда она увидела это «дитя», возвышавшееся над нею на целую голову и, должно быть, более чем вдвое ее тяжелее, все это стало еще смешнее.

– Ты смеешься? – Эйрик слегка удивился.

– Ты бы тоже засмеялся. Я подумала, что в прошлый раз, когда ты родился, я взяла тебя на руки, но теперь мне это было бы сделать затруднительно.

Эйрик тоже хмыкнул от смеха, но тут же предложил:

– Давай я возьму тебя на руки. Мне это будет не затруднительно.

Снефрид зашлась от хохота, прижала руки ко рту и наткнулась на жесткую кожу маски. Это ее немного отрезвило. Если она покажется слишком веселой, Эйрик может догадаться, что дело нечисто.

Хотя… он ведь не знает, какой была Хравнхильд. Со своей вирд-коной Эйрик обращался почтительно, но без робости, и Снефрид уже сомневалась, а есть ли на свете хоть что-то, способное нагнать на него робость. Такие чувства не для него, он перешел грань, куда им ходу нет. Хравнхильд бы это понравилось – она любила смелых людей.

– Мы сделаем по-другому, – ответила Снефрид, подавив смех. – Вот так.

Она села на помост, держа на руках свернутую рубашку, будто младенца. От рубашки исходил легкий запах тела – она не была сильно заношенной, для встречи со своей норной Эйрик догадался одеться в чистое, – и Снефрид наполняло впечатление, что она держит живое существо. Хотелось покачать. Сейчас раздастся младенческий плач…

– Подойди, – она кивнула Эйрику. – Коснись коленом моих колен.

Он исполнил это – с некоторой осторожностью, но от этого прикосновения Снефрид пробрала чувственная дрожь.

– Теперь встань на колени вот здесь, – она показала на пол возле себя.

Эйрик повиновался, и по его глазам ей показалось, что он тоже воодушевлен происходящим. Было достаточно светло, и она разглядела, что глаза у него глубоко посаженные, темно-серые. Он не пытался смотреть ей в глаза, но взгляд его, по неистребимому побуждению всякого мужчины, тут же упал на ее грудь, оказавшуюся прямо у него перед лицом. Особой пышностью груди Снефрид не отличалась, да и серое платье с глухим воротом ее надежно защищало, но она опять невольно вспомнила, что тогда сказала Хравнхильд.

Одной рукой держа рубашку, другой Снефрид взяла с помоста чашку с молоком. Вот бы он позабавился, если бы она сейчас вылила это молоко себе на грудь, как предлагала Хравнхильд. Но хотя в ней гуляла шальная отвага и готовность к безумствам, Снефрид понимала, что причиной этому невольное возбуждение, и не теряла власти над собой. Поэтому просто приложила чашку к груди – Эйрик при этом слегка переменился в лице, не отводя глаз от мягких округлостей, – а потом передала Эйрику.

– Пей. В этот день судьба твоя, Эйрик сын Анунда, начинает новую нить. Да будет она длинной, прочной и ровной, да будут благосклонны к тебе Девы Источника и Великая Диса, да отвратят они от тебя все зло вольное и невольное, все оковы, чары, хвори, да не покинет тебя удача во всякий час, днем и ночью, на суше и на море.

Когда Эйрик поставил пустую чашку на помост, Снефрид вынула из мешочка нить, которую сняла с прялки Хравнхильд, и размотала моток. Она сидела на этом самом месте, когда допрядала ее. Теперь она стала обматывать этой нитью Эйрика – начиная с шеи, потом грудь, потом руки. Для этого ей пришлось наклониться к нему вплотную, почти прижаться, иначе она не смогла бы окружить нитью его широкую грудь; она почти обнимала его, хотя и старалась прикасаться к нему как можно меньше. Невольно она приложилась грудью к его лицу и заметила, что он слегка подался вперед и быстро втянул воздух, вдыхая ее запах. Она отстранилась – запах молодой женщины мог выдать тайну подмены. Снефрид не сомневалась: Эйрик хорошо знает, как пахнут женщины! Но он ничего не сказал, а только, с каменным лицом, прикрыл глаза. Вот и хорошо.

– Да будешь ты неуязвим для всякого зла, видимого и невидимого, для меча, для стрелы, для копья, для наведенных чар, для чар, прилетевших по ветру, для чар, наведенных через воду, для чар, наговоренных на корень… – шептала Снефрид, сама наполовину опустив веки. – Да минуют тебя стрелы двергов, копья жен турсов, да прикроют тебя от внезапных болей прочные щиты дев шлемоносных…

Ее полнило то же чувство, что она испытала на кургане Хравна, когда Хравнхильд указала ей дорогу к Фрейе, – чувство пребывания на воздушных тропах, и близкое присутствие Эйрика очень этому помогало. В нем был могучий источник силы, которой сам он не мог пользоваться, но мог передать ей. Помогали и те тревожно-сладкие ощущения в теле, которые она было сочла неуместными, но они же и отвлекали мысли от ворожбы. Только бы не совершить какой-нибудь промашки…

Нить закончилась, когда Снефрид обмотала Эйрику левое запястье и завязала. Как будто она заранее знала, какой длины ему понадобится нить!

– Одевайся, – она подала ему рубашку. – Надевай прямо на нить и ходи так три дня. В ночь Середины Лета снимешь, чары уже будут закреплены.

Эйрик поднялся с колен и стал неторопливо одеваться. В его движениях Снефрид угадывала нежелание так уж быстро прекращать это странное свидание, которое отчасти и сама разделяла. Она видела, как его взгляд скользит по ее телу, будто мягко ощупывает. Едва ли им сейчас владеют похотливые помыслы; скорее недоумение и желание угадать правду. Он не может не понимать, что кое-что не вяжется. Снефрид обладала станом худощавым, но крепким; не очень большая грудь, не самая тонкая талия и неширокие бедра создавали довольно ровные очертания фигуры, гибкой и по-своему весьма прельстительной. В ней чувствовалась обильная женская сила, свежая, похожая на силу прозрачного горного ручья. Наверняка Эйрик хотя бы смутно улавливает несоответствие