— Доброе утро, Эди, — обернулась она.

Отступать слишком поздно.

— Доброе утро, мама.

— Хорошо спала?

— Да, спасибо.

Пока я пыталась изобрести повод пропустить завтрак, она поставила передо мной на стол чашку чая и спросила:

— Как прошел девичник Саманты?

— Ярко. Шумно, — быстро улыбнулась я. — Ты же знаешь Сэм.

— Я не слышала, как ты вернулась прошлой ночью. Я оставила тебе ужин.

— Э-э-э…

— Мне кажется, ты его не…

— Я очень устала.

— Конечно.

Я чувствовала себя настоящей мерзавкой. В мешковатом халате мама казалась более уязвимой, чем обычно, отчего мне стало еще хуже. Я села рядом с чашкой, решительно вдохнула и начала:

— Мама, я должна кое-что…

— Ой! — Она вздрогнула, сунула палец в рот, затем затрясла им. — Пар, — пояснила она, легонько дуя на кончик пальца. — Дурацкий новый чайник.

— Принести тебе льда?

— Просто подставлю под холодную воду. — Мама повернула кран. — Это все из-за формы носика. Не понимаю, почему они вечно переделывают вещи, которые прекрасно работают.

Я снова вдохнула… и выдохнула, когда она продолжила:

— Лучше бы сосредоточились на чем-то полезном. Например, лекарстве от рака.

Наконец она выключила воду.

— Мама, мне правда нужно тебе…

— Секундочку, Эди; вот только отнесу папе чай, пока не зазвонил колокольчик.

Она исчезла наверху, и я ждала, гадая, что ей скажу, как скажу, возможно ли облечь мой грех в слова таким образом, чтобы она поняла. Тщетная надежда, и я быстро от нее отказалась. Нельзя безнаказанно признаться человеку, что следил за ним в замочную скважину.

До меня донеслись обрывки тихой беседы мамы и папы, стук двери, шаги. Я быстро поднялась. И что только мне в голову взбрело? Мне нужно больше времени; глупо вываливать все с бухты-барахты; если немного подумать, все обернется совсем по-другому… Но мама уже стояла на кухне и говорила:

— Это должно ублажить его милость на четверть часа.

Я по-прежнему неловко мялась за стулом, столь же естественно, сколь плохая актриса на сцене.

— Уже уходишь? — удивилась мама. — Ты даже чай не выпила.

— Я… э-э…

— Разве ты не собиралась что-то сказать?

Взяв чашку, я внимательно изучила ее содержимое. Я…

— Ну? — Она потуже затянула пояс халата, ожидая ответа; глаза ее сузились от легкого беспокойства. — В чем дело?

Кого я обманываю? Еще немного подумать, получить отсрочку в пару часов… фактов это не изменит. Я покорно вздохнула.

— У меня кое-что есть для тебя.

Сходив в свою комнату, я достала письма из-под кровати.

Мама наблюдала за моим возвращением, на ее лбу прорезалась неглубокая складка. Я поставила коробку на стол между нами.

— Тапочки? — Она слегка нахмурилась, поглядев сначала на свои ноги, обутые в тапочки, потом на меня. — Что ж, спасибо, Эди. Лишних тапочек не бывает.

— Нет, посмотри, это не…

— Твоя бабушка… — Мама внезапно улыбнулась мелькнувшему давнему воспоминанию. — Твоя бабушка носила такие же тапочки.

Она бросила на меня столь беззащитный, столь неожиданно радостный взгляд, что мне нестерпимо захотелось сдернуть крышку с коробки и объявить себя гнусной предательницей, каковой я и была.

— Ты как-то узнала, Эди? Ты потому купила их мне? Удивительно, что ты сумела найти такие старомодные…

— Это не тапочки, мама. Открой коробку, пожалуйста, просто открой коробку.

— Эди?

С неуверенной улыбкой она села на ближайший стул и подвинула коробку к себе. Окинула меня последним нерешительным взглядом и занялась крышкой, подняла ее и посерьезнела при виде груды выцветших конвертов внутри.

Кровь в моих венах стала жаркой и жидкой, как бензин, пока я следила за сменой эмоций на ее лице. Смущение, подозрение, затем вздох, предвещающий узнавание. Позже, воссоздавая сцену мысленно, я в точности определила миг, когда корявый почерк на верхнем конверте превратился в прожитый опыт. Ее лицо менялось, его черты становились чертами почти тринадцатилетней девочки, которая послала первое письмо родителям с рассказом о замке; она вновь была в нем, застывшая в моменте сочинения.

Мамины пальцы коснулись губ, щек, задержались над гладкой впадинкой у основания горла, пока через целую вечность не дотронулись осторожно до коробки, не достали груду конвертов и не сжали их обеими руками. Руками, которые дрожали. Она произнесла, не глядя мне в глаза;

— Где ты?..

— Рита.

Она медленно вздохнула и кивнула, как будто и сама должна была догадаться.

— Она объяснила, где взяла их?

— Нашла в бабушкиных вещах после ее смерти.

Мама издала звук, похожий на начало смешка, задумчивый, удивленный, немного печальный.

— Поверить не могу, что она сохранила их.

— Их написала ты, — мягко отозвалась я. — Конечно, она их сохранила.

— Но все было не так… — покачала головой мама. — Мы с матерью никогда не…

Я вспомнила о «Книге волшебных мокрых животных». У нас с мамой тоже все было негладко… как мне раньше казалось.

— Наверное, так поступают все родители.

Потеребив конверты, мама развернула их веером.

— События прошлого, — промолвила она скорее себе, чем мне. — События, которые я так старалась забыть. — Ее пальцы легонько касались конвертов. — Теперь это ничего не значит…

Мое сердце забилось при намеке на откровенность.

— Почему ты хочешь забыть прошлое, мама?

Но она промолчала, тогда промолчала. Фотография, меньше размером, чем письма, выпала из стопки, как прошлой ночью, и приземлилась на стол. Мама вздохнула, прежде чем поднять снимок и провести по нему пальцем; ее лицо было уязвимым, страдающим…

— Столько лет прошло, и все же порой…

Кажется, именно в это мгновение она вспомнила, что я рядом. Нарочито небрежно засунула фотографию обратно в пачку, как будто та ничего для нее не значила. Пристально посмотрела на меня.

— Твоя бабушка и я… наши отношения всегда были непростыми. Мы с самого начала были очень разными людьми, а моя эвакуация особенно заострила некоторые моменты. Мы поссорились, и она меня так и не простила.

— Потому что ты хотела перевестись в среднюю школу?

Все словно замерло, даже естественные потоки воздуха приостановили свой вечный круговорот.

Маму словно ударили. Она сказала тихо, дрожащим голосом: