Он странно посмотрел на меня и спросил: «Где этот ребенок?»

«Она в доме, — ответила я. — С моим братом».

«А ваши родители? Куда они делись?»

«Они умерли», — сказала я.

Он вздохнул.

«Я не знал, — сказал он. — Извини». А потом добавил: «Послушай. Я не знаю, что там у вас происходит, и не хочу ни во что вмешиваться. Это меня не касается. Но ты привела к моей двери этого юношу, и я обязан о нем позаботиться. Итак, давай на некоторое время оставим его здесь. У меня есть свободная комната».

— И тогда я сказала, что хочу уйти, чтобы вернуться за тобой, но он сказал: «У тебя явная анемия. Прежде чем отпустить тебя, я хотел бы взять кое-какие анализы. И заодно накормить».

Так он накормил меня миской каши и бананом. Он взял немного крови, измерил мое кровяное давление, проверил, как у лошади на рынке, мои зубы, мои уши. Он сказал мне, что я обезвожена и должна провести некоторое время под наблюдением и получать больше жидкости.

Затем Люси смотрит на Либби.

— Прости, честное слово, прости. Но когда он отпустил меня домой, все было кончено. В доме уже побывала полиция, побывали социальные службы, тебя там не оказалось. — Ее глаза наполняются слезами. — Я опоздала.

Это я присматривал за тобой, Серенити. Я остался в доме и давал тебе пюре из бананов, соевое молоко, кашу и рис. Я менял твои подгузники. Я пел тебе колыбельные. Мы с тобой провели вместе много часов. Было ясно, что Люси и Фин не вернутся, и, если остаться дольше, тела на кухне начнут разлагаться. Я подозревал, что кто-то уже мог обратиться в полицию. Я знал: мне пора уходить. Я добавил в предсмертную записку несколько строк. «Нашего ребенка зовут Серенити Лэм. Ей десять месяцев. Пожалуйста, сделайте так, чтобы она попала к хорошим людям». Я вложил ручку, которой написал записку, в руку моей матери, затем вынул и оставил на столе рядом с запиской. Я покормил тебя и надел на тебя чистые ползунки.

Я уже собирался уйти, когда нащупал в кармане своей куртки кроличью лапку Джастина. Я положил ее тебе в кроватку на счастье. Не то чтобы я верил в такие вещи, тем более что мне она явно не принесла никакой удачи с тех пор, как я забрал ее из комнаты Джастина. Но я желал для тебя самого лучшего, Серенити. Ты единственная в этом доме была по-настоящему чиста, ты единственная была чем-то хорошим и светлым. Итак, я взял кроличью лапку и спрятал ее в твоей кроватке.

Потом я поцеловал тебя и сказал: «Прощай, моя малышка».

Я вышел из дома через заднюю дверь, надев один из старых, но дорогих отцовских костюмов и пару его ботинок. Я завязал галстук-шнурок вокруг воротника одной из его старых рубашек и зачесал челку набок. Моя сумка была набита деньгами и драгоценностями. Я вышел на утреннее солнце и тотчас ощутил на своей тусклой коже его лучи. Я нашел телефонную будку и набрал 999. Изменив голос, я сказал полиции, что тревожусь о своих соседях. Мол, я давно их не видел. Зато из дома доносится детский плач.

Я зашагал по Кингс-Роуд, все магазины были еще закрыты. Я продолжал идти, пока не дошел до вокзала Виктория. Там, в своем дорогом костюме, я сел возле грязного кафе и заказал чашку кофе. Я никогда еще не пил кофе. Мне страшно хотелось его попробовать. Когда же мне его наконец принесли, я попробовал, но его вкус был омерзителен. Я высыпал в него два пакетика сахара и заставил себя выпить. Затем нашел гостиницу и заплатил за три ночи. Никто не спросил, сколько мне лет. В журнале регистрации постояльцев я указал свое имя как Финеас Томсон. Томсон, через «о». А не Томсен, через «е». Я хотел почувствовать себя Фином. Но не совсем Фином.

Сидя в гостиничном номере, я смотрел телевизор. В конце новостного выпуска прошел небольшой репортаж. Три тела. Групповое самоубийство. Секта. Найден здоровый и ухоженный ребенок. Дети считаются пропавшими без вести. Полиция ведет поиски. Единственные фотографии, которыми располагали полицейские, были школьные фото нашего последнего года в начальной школе. Мне тогда было всего десять, и я был коротко стрижен. Люси было восемь, и она носила стрижку под пажа. Мы были неузнаваемы. Никаких упоминания о Фине или Клеменси не присутствовало.

Я с облегчением вздохнул.

И что потом? Что произошло между шестнадцатилетним мальчишкой, лежащим в трусах на нейлоновом покрывале в дешевом гостиничном номере, смотревшим по телевизору новости, и мною нынешним? Ты хочешь знать?

Тебе это интересно?

Первым делом я устроился на работу. Работал в мастерской по ремонту электрооборудования в Пимлико. Мастерская принадлежала сумасшедшей семейке из Бангладеш, которым было наплевать, кто я такой, лишь бы я вовремя приходил на работу.

Я снял однокомнатную квартирку. Я купил компьютер и книжки по программированию и учился дома, один, по вечерам.

К тому времени уже был нормальный интернет и мобильные телефоны. Я ушел из мастерской по ремонту электрооборудования и устроился на работу в телефонный сервис на Оксфорд-стрит.

Я переехал в двухкомнатную квартиру в Мэрилебоне еще до того, как этот район стал дорогим. Я перекрасился в блондина. Я ходил в качалку. Я нарастил мышцы. Я ходил в ночные клубы и занимался сексом с незнакомцами. Я снова влюбился, но он ударил меня. Я снова влюбился, но он меня бросил. Я отбелил зубы. Я завел тропических рыбок. Они умерли. Я получил работу в новой интернет-компании. Сначала нас было пятеро. Через три года нас стало уже пятьдесят, и я зарабатывал шестизначные суммы, и у меня был свой офис.

Я купил квартиру с тремя спальнями в Мэрилебоне. Я влюбился. Он сказал мне, что я урод, что никто никогда меня не полюбит, а потом бросил меня. Я переделал себе нос. Нарастил ресницы. Вставил в губы филлеры.

Потом, в 2008 году, я пошел к адвокату, чье имя было указано на бланке оригинального завещания моих родителей. Я так долго пытался задвинуть дом на Чейн-Уолк и произошедшее там в глубины своего сознания, пытался наладить новую жизнь под новым (пусть даже слегка заимствованным) именем. Я не хотел иметь ничего общего с жалким маленьким Генри Лэмом или его историей. Он был для меня мертв. Но чем старше я становился, тем все больше и больше думал о тебе. Я хотел знать, где ты и с кем ты и счастлива ли ты.

Из новостей я знал, что тебя посчитали ребенком Мартины и Генри Лэмов. Мою «предсмертную записку» приняли за чистую монету. Не было проведено никаких тестов ДНК, чтобы опровергнуть это предположение. Помня условия завещания моих родителей, я подумал, что однажды ты еще вернешься в мою жизнь. Но я понятия не имел, существует ли и по сей день этот трастовый фонд. А если он существовал, не изменил ли Дэвид его условия, пока он полностью контролировал мою мать. Мне было уже за тридцать. Я стал высоким блондином, мускулистым и загорелым. Я представился как Финеас Томсон.

«Я ищу информацию о семье, которую я когда-то знал, — сказал я. — Если не ошибаюсь, вы были их адвокатами. Семья Лэм с Чейн-Уолк».

Молодая женщина перебрала несколько бумаг, нажала несколько кнопок на клавиатуре и сказала мне, что да, они управляют имуществом семьи, но большего она сообщить мне не может.