Румын вздрогнул — старая рана еще не затянулась — и заговорил с такой искренней печалью, что Батори почти ему поверила:

— Да, когда-то я, как последний глупец, верил в возможность нашего союза. Я даже любил тебя.

— Но ты ведь понимал — нам никогда не быть вместе.

— Ты сама решила пойти против всех законов, небесных и людских.

— И поэтому ты пытался убить меня.

Батори вновь отступила в тень. Игра приближалась к завершению.

Басараб взмахнул мечом и разнес в щепки полку, возле которой миг назад находилась ее голова. Он принялся один за другим обрушивать стеллажи с бутафорией.

— В твоей душе нашло приют такое зло, что у меня не оставалось выбора!

Графиня вышла из-за вешалки на противоположной стороне кладовой. Басараб обернулся, держа палаш наготове.

— Твой Бог отобрал у меня все, что мне дорого. Его псы терзали меня за чувства, унять которые было не в моей власти. Вот почему я мщу Господу и всем детям Его. Не мешай мне.

Румын опустил меч в знак перемирия.

— Уезжай отсюда. Оставь в покое Квинси, его семью и близких. — Он подошел ближе.

Батори сделала шаг назад и прошептала:

— Науськивая Сьюарда и его друзей против меня, ты не мог не понимать, что прольется их кровь. — Не изменяя хитроумной тактике, графиня встала на свету, под фонарем. Глубоко вдохнув, она заставила все внутренние органы сжаться; пор ее кожи засочилась кровь.

Басараб смутился. Зачем она загнала себя в угол? Почему не скрывает страха? Он решил рискнуть и, набрав в грудь воздуха, прогремел:

— Прекрати бессмысленные убийства, или будешь уничтожена!

— Однажды ты притворился мертвым, чтобы избежать моего гнева! — улыбнулась Батори. Игра окончена: пора вернуть старый должок. — Теперь твоя глупость станет очевидна всем.

Наивным сочувствием румын загнал себя в ловушку. Даже если в углу сейчас Батори, умереть предстоит ему.

Глаза графини налились чернотой. По-звериному зарычав, она обнажила клыки. Басараб замахнулся мечом… Слишком медленно. Взмыв в воздух, Батори сбила рукой фонарь. Светильник разбился у ног князя, и атласный плащ тотчас охватило пламя. Графиня тем временем плавно приземлилась за спиной противника. Басараб, крича, пытался сбросить с себя горящую одежду, но искры лишь разлетались по комнате. Старые костюмы быстро занялись, и в считанные секунды огонь охватил всю кладовую. Басараб повалился на пол, безуспешно пытаясь сбить пламя. Его плоть уже начала обугливаться.

Батори расхохоталась — а потом спокойно открыла дверь и вышла, оставив прошлое догорать.

Артур Холмвуд тяжело вздохнул. Несколько лет назад компаньоны из лондонского городского совета предложили ему сделать пожертвование на ремонт моста Ватерлоо — корнуолльский гранит постепенно приходил в негодность, выявились недостатки и в самой конструкции моста. Не увидев здесь выгоды, лорд ответил отказом и посоветовал осуществить ремонт на государственные средства. Поскольку население и без того страдало от непомерных налогов, а строительной инспекции постоянно не хватало средств, у муниципалитета не оставалось иного выбора, как ремонтировать мост урывками, время от времени перекрывая его полностью. Сегодня был как раз такой день. Карета еле-еле ползла по Вестминстерскому мосту, забитому другими экипажами и сотнями пешеходов.

Больше всего Артура выводило из себя, что театр «Лицей» находился буквально в двух шагах от противоположной оконечности моста Ватерлоо.

Наконец карета выкатила на набережную Виктории и понеслась на восток. На Савой-стрит, которая привела бы их к цели кратчайшим путем, не так давно установили одностороннее движение — в неблагоприятную для них сторону. Только проехав под мостом Ватерлоо, мимо Королевского колледжа, кучер отыскал переулок, идущий на север, к Стрэнду. Вместо десятиминутной поездки от вокзала им выпало полчаса мучений. Даже хладнокровие Мины дало трещину. Репетиция уже началась; они опоздали.

По мере приближения к «Лицею» смутный гул, доносившийся издали, превратился в шумную какофонию. Улица казалась безлюдной, но источник шума находился где-то рядом. Возможно, впереди их ждал еще один затор, но деваться было некуда. Холмвуд опять постучал тростью по крыше кареты; кучер в ответ хлестнул поводьями.

Они вылетели на угол Веллингтон-стрит, когда дорогу им преградила черная карета, которой никто не управлял.

Кучер что есть силы натянул поводья; кони испуганно заржали, и экипажи столкнулись. Кучера сбросило с передка, карета повалилась набок.

Последним, что услышал Артур Холмвуд, был громкий треск. Потом навалилась чернота.

По Веллингтон-стрит сновали прохожие с ведрами воды. В отдалении звонили колокола. Случившиеся на улице экипажи быстро завязали в людской толчее. В небо возносились Крики и черный пепел.

Пробившись через толпу зевак, Квинси увидел, что «Лицей» укутали густые клубы дыма. Из окон вырывалось пламя. С пугающим треском обрушилась часть крыши. Исполинский пожар раскрасил вечерние небеса над Лондоном в Дьявольский оранжево-красный оттенок. Из здания, кашляя, выбирались актеры и сотрудники театра с перепачканными сажей лицами. Одежда на многих была опалена, некоторые получили сильные ожоги; у одной женщины частично сгорели волосы, и облысевшую макушку покрывали волдыри. В воздухе висел тошнотворный запах копоти и жженого мяса.

Квинси стоял как громом пораженный. Заметив долговязую фигуру Гамильтона Дина, вывалившуюся из-за дымной завесы, он кинулся к нему, схватил за руки.

— Дин! Что случилось?! Постановщик ответил сквозь кашель:

— На репетицию явилась женщина, какая-то графиня… Басараб ушел вместе с ней… потом все охватило пламя.

— Басараб?! — Квинси затряс Дина за плечи. — Вы слышите меня? Он выбрался?

— Не уверен.

Оттолкнув его, юноша бросился к украшенному колоннами входу в театр. Дин закричал ему вслед:

— Нет, Квинси! Это самоубийство!

Невыносимый жар заставил Квинси остановиться. Одна половина души молила спасти наставника и друга, которому он бесконечно доверял. Другая — найти человека, который солгал ему, предал его доверие. Так или иначе, Басараб должен жить, иначе все вопросы Квинси останутся без ответа. Спрятав лицо в пальто, он глубоко вдохнул, взбежал по ступенькам и кинулся в пылающий театр.

Перед тем как на Мину упал Артур, до ее слуха донесся пронзительный треск. Наконец открыв глаза, она увидела, что над ней склонился Холмвуд.

— Как ты?

— Кажется, буду жить, — отозвалась она, с трудом веря в сказанное.

Лорд подал ей руку, и на этот раз она не отказалась от помощи. Через окно они выбрались наружу; юбка Мины очень ей мешала.

— Мне почудился какой-то треск. Ты цел?

Холмвуд показал на мостовую, где валялись остатки его трости, переломившейся надвое. Мина вернулась к карете и вытащила из окна катану.