Мы включили бумбокс на кухне и стали с удовольствием уплетать еду. Поставили кассету от Саши (недавно по её непонятной просьбе он записал ей песни «ОЗ» и мой роман на дискету). Сначала был знаменитый реггей «Не могу кончить, не могу кончить, спить моя бейби давно, а я всё не могу кончить — всё это водка гавно!» Я изредка вскакивал, подбарахтывая и подпевая. А когда началось мое любимое профански-надрывное: «Мне уже в школу пора — а я всё не могу кончить!», я сильно заорал и несколько вальяжно заподпрыгнул. Зельцер не сказала ничего, но какой-то шум в коридоре в мгновенье ока вернул меня в нужное русло — сердце моё ушло в пятки, я затрясся, схватив со стола ножик. Бряцание ключей — «Толя…» — прошептал я, вскакивая с ножом…

— Он не придёт, — заявила она спокойно. — Чай или кофе сварить? — хороший, из Германии.

Я кое-как доел, прислушиваясь к звукам «ОЗ», таким родным, и уже таким исторически-далёким…

Толя сказал, что странно, какая хорошая запись, лучше, чем у «Беллбоя». Качан с Психом тоже нахваливали, мол, на «Аукцыон» похоже, только потяжелее… И вокал вроде прикольный, вроде как и дебильный, и в то же время брутальный, только не разобрать… Кто поёт-то?

— Я — кто?!

Она почему-то удивилась, а я выскочил из-за стола и отбросил некоторые приличия.

Потешившись немного моим выступлением, она попросила, чтобы я помогал ей собирать вещи — она доставала их из шкафа, а я складывал в сумки и коробки.

Потом пили кофе, и она включила «Toxity» Sistem Of A Down. Тут началось — так сказать неслыханное единение душ! Очень странно, что наши вкусы хоть в чём-нибудь совпали. Я объяснял это тем, что она дошла до поощрения этого альбома автономно — просто не знала, что сейчас это мой любимый альбом. А Толя ей запрещал его слушать, утверждал, сатрап, что это фигня — в его фонотеке царила всякая рокерская побардень вплоть до «Вайтснейка», а современную музыку представляли все альбомы группы «Фильтер» — что тут можно сказать? Впрочем, наши армянские ребята уж очень популярны — что тут поделаешь… Но от неё я этого не ожидал!

— Всё, всё гениально — и барабаны, и бас, и гитары, и вокал, и подпевки!.. Все эти переходы… Как экспрессивно!.. как мелодично!..

— Дочь моя, — сказал я, поднимая со стола челюсть, — это мой текст, я его должен говорить — понимаешь, у каждого своя роль, свой текст, своё амплуа… Продолжаю: ребята за музыкальной фразой в карман не лезут — легко! Не то что некоторые — тугодумы, блять! Тут в одной песне бычков на двадцать пять «Фильтеров» хватит! Какой напор! Какой насос! Гениально и вполне попсово! Так и должно! Тоже так хочу! Вот это мы и хотели играть! А они, блять, пидоры вылезли! Насисище!

Она наверное мало что поняла про текст, и только восклицала «Да!» на каждое моё восклицание, вся сияя и дрыгаясь, прибавляя пультом громкость. Одновременно мы подпевали.

Допив кофе (очень, кстати, приличный), она взгромоздилась мне на колени — передом, елозия, обнимая и целуя меня. Одновременно мы монументально дирижировали и подпевали:

Аааааай… крааааай…

вен эйнджелз дизёрв ту дааай! –

Очень громко и довольно. А потом, конечно, «еээээа!..» и что-то там довольно оптимистичное про «сьюисайд». Мои руки теребили её под майкой, даже вытащили груди на свет божий. Она даже сама вспотела, горячая, холодная, солёненькая.

«Мааай чааайльд!» — орали мы что есть мочи, причём она наверно от оргазма. Ну да, и конечно «тейк зис промис ту зи энд» и вся фигня — вряд ли Толина кухня такое видела — такое безумство своей усердной хозяюшки и его верной жёнушки (я каюсь, конечно, и извиняюсь, но всё же, всё же… как сказал Толя Рясов, когда мы на «Дебюте», сев пораньше за столик на четверых, схрустали все четыре яблока, и после обеда кое-кому не досталось: «Как приятно чувствовать себя хоть какой-то свиньёй…» — по природе своей грешной томительно-приятно положить хотя бы краешек своих чистеньких лакированных ботиночек на чей-то столик!).

— Лёшечка, я вся потекла, — объявила она, — ты меня возбуждаешь!

Я просто чуть-чуть потеребил её по жопке… ну и спереди чуть-чуть — не снимая штанов, даже рукой не пытался туда залезть — как вы понимаете, мне не очень хотелось вступать с ней в контакт здесь, в Толиной квартирке, в его отсутствие и чуть ли не в его ожидании. Хотя зря наверно — надо было отнести ее в спальню и осквернить их ложе, закозлив ея на сем широчайшем поприще!

— Мы ведь не будем? — Это я сказал (рифма — “зассал”).

— Нет, лучше нет… Пойду в сортирчик, подкладушечку подложу… Ты, Лёшечка, совсем — у меня такого никогда не было, чтоб от поцелуя… и трезвая совсем… Я вся сырая, как описалась… Быстрей бы домой приехать и…

— Ценная мысль, — сказал я, тоже направляясь в сортир, опережая её (я тоже, признаться, чуток потёк). — Быстрей свалить отсюда — мне тут неуютно, Элька. Если ты опять не поняла, то я хочу тебя трахнуть, сама знаешь как и сколько раз.

— Дурак, — нежно сказала она и скрылась в сортире. Даже закрылась. Я скрепился, осматривая кое-какие Толины вещи.

«Ай’в гат насин ту гет ту луз! ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-лааа!!!» — и вновь мы голосили, обнимаясь и даже кружась в танце. Она опять запрыгнула на меня, я, вцепившись в ее ягодицы, стал кружить её, безумно облизывая и обсасывая, и в этот миг даже виртуальный Толя «пассин бай-ай-йай»… Тоже мне! — счастье привалило! — уж такого я никак не ожидал!

В самый подходящий момент — музыкально-поэтического экстаза — зазвонил телефон. Меня чуть-чуть передёрнуло, Элька взяла трубку. Я всё хорошо слышал — это были Псих и Кочан, они были уже сильно на взводе, обещали глобальные разборки, она предложила встретиться у мусорки через полтора часа, но они по очереди ревели в трубку, что сейчас приедут и «Где твой Шепелёв?!»

Мы опять стали собирать вещички — всякую мелочь из кухни — даже её ящерицу-игуану, приклеенную для семейного уюту к модерновой вытяжке, пришлось отодрать… И особо меня поразил некий тематический пакетик — в нём содержались: 1) распечатка «ЕСНО» (особо меня поразило, что на последней странице распечатана и моя фотография) и 2) «NOVY» — её экземпляр с довольно фривольным посвящением (особо меня поразило, что на последней странице припечатан степлером тот самый стишок, в котором упоминается имя Аллаха — а я-то думал, он был выброшен сразу!)!! Я пытался расценить сей факт не в сентиментальном ключе: видно, её идеологическое оружие в борьбе с режимом Толи.

Они ввалились, возбуждённые. Я решил не реагировать — сидел и спокойно, нарочито по-интеллигентски кушал кофей из самой маленькой чашечки. Они как-то осеклись, замешкались, подошли, вежливо поздоровались и поставили на стол бутылку водки. Где-то я это уже видел, Николя?.. Я сказал, что извините, дорогие, но я вот болею и пить не буду и Эльмире не рекомендую. Остальной разговор я не поддерживал. Они говорили ей: ты что совсем сбрендила — что ж ты делаешь?!! Ты что правда хочешь уйти от Толи?!! Опомнись! Она сказала, что правда. Потом Псих стал подсюсюкивать, что, мол, если уж уходить, то зачем нам какой-то О. Шепелёв, когда я, пан Кроткович, к тебе неравнодушен и вообще… Он говорил не прямым текстом, но я понял. Я был тоже не очень равнодушен, но вида не подал. Когда Зельцер подавала стаканчики и вильнула около меня жомпелом, я просто за него не очень прилично схватился, а когда она попыталась воспроизвести возглас и жест недовольства, я грубо притянул её к себе на колени — я думаю, этого достаточно, чтобы расставить все точки над «i» и перекладины в «Z». (С той поры всегда, когда при выполнении бытовых дел ей случалось нагнуться, я хватал за, хлопал по, тыкал пальцем в, а то и пристраивался к ее выразительной заднице — демонстрируя и подчёркивая ей, себе, сове и всем прочим однозначно просексуальную направленность наших отношений.)