Возвращаясь с очередной прогулки, я решила заглянуть к Джейми. Еще издалека я услышала раздраженные голоса. Муртаг и Джейми о чем-то спорили и ругались на чем свет стоит. Похоже, пациент быстро шел на поправку.

– А в чем, собственно, дело? – поинтересовалась я, прерывая их спор.

– Сколько я могу здесь валяться, питаясь одним бульоном?! – грозно вопросил Джейми. – Я хочу нормальной еды, хочу выйти на улицу, и пусть они прекратят сидеть по ночам у моей постели. Они мешают мне спать.

Я кивала с милой улыбкой.

– Так-так. Может быть, еще что-то?

– Сколько можно носить эти дурацкие повязки? У меня страшно чешется рука. Потом, она затекает, и я не знаю, куда ее девать.

– И чем я могу помочь? – вежливо осведомилась я.

– Ну сделай что-нибудь, в конце концов! Ты же все это придумала.

– Раз у больного есть силы капризничать, значит, все прекрасно, – заключила я. – Поверь моему богатому жизненному опыту. На улицу я тебя выпущу не раньше, чем через три дня. Нормальной еды – то есть мяса – тебе тоже пока нельзя. Это слишком тяжелая пища для твоего слабого желудка. Но так уж и быть, я разрешу тебе съесть яйцо. Доволен?

Он пробормотал что-то неразборчивое по-гэльски. По-видимому, это была отнюдь не благодарность.

– Интересно, почему мужчины ведут себя, как капризные дети, когда им приходится терпеть мелкие неудобства? – спросила я у Муртага.

– Потому что терпеть и подчиняться – удел женщин, – назидательно ответил Муртаг. – А дело мужчины – быть воином и повелевать.

– Если этот вояка не будет подчиняться указаниям лечащего врача, я больше не буду его откачивать. Пусть помирает. Ясно? – С этими словами я вышла, оставив Муртага в легком недоумении.

Однажды вечером я читала Корнеля, лежа в постели. Я занималась французским языком под руководством брата Бертрана и уже делала успехи. Впрочем, высокий слог трагедий Корнеля мне еще не давался. Я продиралась сквозь длиннющий монолог какой-то положительной героини, которая подробно жаловалась на злую судьбу, приводя в пример некоторые факты своей биографии. Внезапно дверь тихонько отворилась, и на цыпочках вошел Джейми. У него был очень важный вид, плохо сочетавшийся с рясой, которая была ему заметно коротка. Во всем монастыре не нашлось одежды подходящего размера.

– Тебе очень идет эта милая ряса, – фыркнула я. – Но я что-то не припомню, когда я разрешила тебе вставать и разгуливать босиком по холодному полу.

– Мне не нужно твое разрешение на все, что мне захочется сделать, ты не Господь Бог.

– Я и не претендую на его место. И что же тебе хочется сделать?

– Мне хочется прикоснуться к тебе, – он смотрел умоляющими глазами. – Мне хочется почувствовать аромат твоей кожи, твоих волос. Я так соскучился по тебе.

– Хм, – сказала я, откладывая книгу в сторону. – Я не уверена, что тебе это можно. Точнее, я почти уверена, что тебе этого нельзя.

– Мне кажется, я умру, если не прикоснусь к тебе сейчас же.

Он пробрался ко мне под одеяло, и мы лежали рядом, согревая друг друга. То есть я согревала. Его кожа была холодной, покрытой крупными мурашками. В монастыре не было батарей центрального отопления. Постепенно он отогрелся и перестал дрожать.

– Ну что, – спросила я, – лучше стало?

– Немного, – промурлыкал он, как бы невзначай дотрагиваясь до моей груди и заставляя меня вздохнуть и закрыть глаза, – но может стать и еще лучше.

– По-моему, ты торопишь события.

– Боюсь опоздать, – фыркнул он.

Я больше не могла сопротивляться. Единственное, чего я хотела, – это снова ощутить его в себе, вспомнить то счастье, которое приносило нам соединение наших тел. Ничего больше не имело значения. Остатки разума убеждали меня, что я совершаю врачебную ошибку, но я оптимистично заверяла саму себя, что мы будем очень осторожны. И нам действительно пришлось быть очень осторожными, балансируя между наслаждением и болью, между страстью и физической слабостью.

– Не смей двигаться, пока я не разрешу, – сурово говорила я.

Он покорно кивал, но все же не мог оставаться неподвижным. Ему хотелось взять инициативу в свои руки, но я не позволяла. Мне нелегко это далось. Мы оба истосковались и с трудом подавляли опасное желание накинуться друг на друга в порыве страсти и растерзать.

Это была такая изощренная пытка – сдерживаться, как будто умирающему от жажды человеку дали маленький глоточек воды, который не утоляет жажды, а только усиливает ее. После того как все закончилось, он лежал, закрыв глаза, дыша тяжело и хрипло.

– Ты жив? – спросила я на всякий случай.

– Да, – выдохнул он, – но это чуть меня не убило.

– Я предупреждала.

– Но ведь все-таки не убило.

– Тебе вредно разговаривать. Спи сейчас же.

– Ты все время говоришь, что мне вредно. А что мне полезно?

– Спать. Как можно больше спать. Мне тоже это пойдет на пользу. Если тебя будет мучить бессонница, рекомендую почитать Корнеля. Уснешь и не заметишь.

Мы проснулись вместе впервые за долгое время. Стена между нами исчезла. Мы снова были близки друг другу. Он уткнулся в мое плечо и вздохнул.

– Знаешь, – сказал он, – я был таким идиотом, когда хотел отправить тебя назад. Прости меня. Я действительно хотел умереть.

– Ты так часто бываешь идиотом, что я привыкла. Уже не обращаю на это внимания. Так что пойдем завтракать. Я умираю от голода.

Теперь, когда все опасности позади, я начала задумываться, что мы станем делать дальше. Возвращаться в Шотландию опасно. Близилось восстание тысяча семьсот сорок пятого года, в котором шотландские кланы будут побеждены и разгромлены. Что тогда? Остаться во Франции? Поехать в счастливую Италию? Махнуть в Россию?

Нужно поговорить об этом с Джейми. Посоветоваться с его дядей, может, с братом Бертраном. Нельзя провести в монастыре всю жизнь.

С этим решительным намерением я вошла к Джейми одним солнечным декабрьским утром. Он стоял у окна и рассматривал какой-то предмет, осторожно поворачивая его к свету обеими руками. На столе я увидела содранные повязки. Значит, он разглядывал свою правую руку. Я осторожничала и хотела оставить пальцы неподвижными еще на недельку, чтобы убедиться, что кости срослись, но он не захотел ждать. И вот сейчас он рассматривал дело моих рук. Это было грустное зрелище.

Когда снимают гипс со сломанной руки, она выглядит очень худой, съежившейся и несчастной. Даже не верится, что когда-нибудь она станет снова двигаться так же, как раньше. Специальные процедуры помогают вернуть прежний вид коже и мышцам, укрепляя и тренируя их. Я видела эти метаморфозы не один раз. А еще я видела, как люди пугались, не узнавая собственных рук или ног.

Я осторожно подошла поближе. Джейми не слышал моих шагов. Он бережно перебирал пальцы, пытаясь двигать ими. На первый взгляд все срослось хорошо, кроме раздробленного сустава, который уже никогда не будет двигаться, как прежде.