Мой взгляд съехал на талию Цибуловой, на ней появилась смуглая ручка с обкусанными ярко-красными ногтями, которая пыталась эту талию освободить.

— Я… я стараюсь, я пишу, как умею, — звучал голос Цибуловой. — И нечего обзывать мою книжку стряпней! — Голос ее задрожал; чернильные облака у меня перед глазами понемногу рассеивались, я заметил большой кофейник, заказанный для себя Эрлихом, и схватился за него.

— Стряпня и есть! — настаивал шеф. — Товарищ ака…академик именно так и вы-ра…выразился. А он, — ручка оторвала руку от талии, рука взмыла вверх, на ней грозно вздымался указательный палец, — он зря не скажет! Он в этом раз…разбирается! Он уже многое пе… пережил! А вы… что вы такого пережили, что пишете эту га…

— Не говорите так! — гневно зашуршала тафта.

— Гадость! — закончил шеф. Я принял большую дозу кофеина.

— Не говорите так! — взвизгнул срывающийся голосок. Я сделал очередной глоток кофе, и ко мне явилось воспоминание, которого я испугался: схватка в кафе «Мокка», ногти, от которых шеф тогда успел улизнуть за угол; еще один глоток кофе — и шеф, упрямо, пьяно: «А я буду говорить!», и его взгляд перебегает с багровеющего лица на тафту, под которой истерически вздымается маленькая грудь; я снова выпил кофе… «Да и вообще вы не очень-то красивы (тут шеф икнул), так хоть пи…писали бы хорошо. А эта ваша га…» Он не договорил, события развивались, я ощущал, что стремительность движений окружающих приводит меня в чувство, облачко тафты сорвалось с места, голосок взвился до невозможных высот, шеф скатился со стула — в точности так, как рисуют карикатуристы, я даже успел заметить подошвы его ботинок, потом мелькнули тафта и ноги в нейлоновых чулках, блеснули пряжки на подвязках. Клубок тел, Цибулова возит ногтями по лицу шефа, Даша хватает ее с одной стороны, с другой подоспевает Эрлихова, оркестр замолкает, идет сражение с Цибуловой. Внезапно я вижу, как шеф поднимается и семенит через танцевальную площадку, где стоят замершие пары; он прячется за стойкой бара, и растерянные пары снова приходят в движение. Я протер глаза. Напротив меня сидела Цибулова и выбивала зубами дробь, с одной стороны ее держала Даша, с другой — трепещущая Эрлихова.

— Замечательно, мадемуазель, — услышал я скрипучий голос Копанеца. — Жаль только, что вы не выцарапали ему глаз. Он очень в этом нуждался!

Дрожь унималась, действительность приобретала более четкие контуры.

— Не сердитесь, — говорила Цибулова. — Я… такое хамство…

— Ты все правильно сделала, — успокоила ее Даша. В центре зале танцевали фокстрот. Я глянул в сторону бара, увидел, как бармен мажет шефа йодом, а шеф неуверенно косится на наш столик. Какие все это будет иметь последствия? Для меня? Да плевать я хотел! Цибулова сообщила:

— Все вышло так ужасно!

— Ужасно то, что мы к тебе не присоединились, — сказала Даша. М-да.

— М-да, — сказал я. — Получилось как-то даже…

— Символически, — вмешался Копанец.

— Пойдем, — предложила Блюменфельдова. — Тебе надо привести себя в порядок.

Она помогла Цибуловой встать, я внимательно наблюдал за ними, опять глотнув прямо из кофейника. Блюменфельдова пророчествовала:

— Очень скоро он получит по морде от собственных прихвостней. Они же понимают, что он не вечен, и должны отрабатывать свое счастливое будущее! — Сказала — и бросила взгляд на меня.

Я не понял. К чему это она? Кого имеет в виду? Мы же с ней в последнее время держались заодно. Нет, она не могла намекать на меня. Глупости. Когда выпьешь, становишься таким мнительным. Я снова присосался к кофейнику. Абсурд. Ну и ладно. Я провожал взглядом обеих девушек: миновав танцевальную площадку и скорчившегося за стойкой шефа, обе скрылись за распашными дверями. Я выпил кофе. Дверные створки все замедляли и замедляли темп и, наконец, замерли.

А потом в зал вошли два человека в полотняных брюках и в толстых свитерах. Мужчина и женщина.

Я потянулся за кофейником, но он мне не пригодился. Я протрезвел сам — окончательно и бесповоротно. Мужчина оказался Вашеком Жамберком, в руке он держал знаменитую клетчатую кепку. А женщина, это райское создание, я смотрел на нее с открытым ртом — барышней Серебряной.

Ее задница, обтянутая брюками, выглядела потрясающе соблазнительно; девушка направилась прямо к бару. За его стойкой, непристойно улыбаясь, вырос шеф.

Я в одиночестве сидел за своим столиком и глядел на эту пантомиму, а в голове у меня было ясно и свежо, как на горной вершине. Эрлихи пошли танцевать, чтобы Эрлихова могла успокоиться, а Копанец трепался где-то в другом месте. Барышня Серебряная протянула шефу руку. Вашек тоже, и все трое рядком уселись на высокие табуретки.

Все опять вернулось и навалилось на меня. Мои терзания очнулись, как только я увидел эту облокотившуюся о стойку троицу. Как тебе дышится, ландыш ты мой? Как? Ответь! Но она попусту тратила слова, деля их между шефом и Вашеком Жамберком.

Рядом с ним пустовал один табурет, а чуть дальше выпивали двое блондинов в темно-синих пиджаках, кто-то днем говорил, что это датские туристы. Один из них походил на Жана Марэ. Пустой табурет притягивал меня, притягивал — и в конце концов притянул.

А усевшись, я немедленно произнес за Вашековой спиной:

— Приветствую вас, друзья.

Вашек круто обернулся и проявил неожиданную радость. Барышня Серебряная мило засмеялась:

— Добрый вечер, господин редактор.

И тут же вернулась к болтовне с шефом. Перед ней стоял бокал с глинтвейном, рядом лежали две серые замшевые перчатки. Она поигрывала с ними своей маленькой загорелой ручкой, доводя этим шефа до изнеможения.

Вашек мне что-то говорил. Что-то о последнем летнем солнышке, которое они оба хотели здесь поймать, и еще какие-то глупости в том же духе, например, о палатке. Они живут тут в палатке, и по ночам бывает холодно, я слушал его вполуха, эти подробности меня уже даже не шокировали, Вашек же говорил так, как будто я давно в курсе того, как далеко зашли их отношения. Пьяный шеф пытался развлекать барышню Серебряную, Серебряная отшучивалась, коллаж за окном переливался в лучах полной луны. Перед Вашеком стояла большая порция ликера. Мне все было ясно. А вот Вашеку… Я указал на его рюмку.

— Ты же всегда был абстинентом.

— Я и сейчас абстинент, — сказал Вашек, покосившись на свою подругу. — Это только сегодня… мы празднуем, понимаешь?

— Что?

Он взял меня за руку.

— Пойдем, расскажу.

Потом он обернулся к своей, ни в коем случае не моей, девушке и сказал проникновенно:

— Мы ненадолго, Лени.

Лени. Мы направились к свободному столику.

— Ну, выкладывай свою тайну.

Он одарил меня невыразимо простодушным взглядом метателя молота.

— Карел, я как в сказке.