Они проболтали два часа. Говорили на самые разные темы, но больше всё же о творчестве Форели. Особенно об этой сцене в первом романе про Телефониста, где на вечеринке все были в карнавальных масках. Все сексуальные партнёры были анонимны. Чем и воспользовался маньяк. Он был прав в своих трактовках, теперь она видела это: нужен был кто-то, кто поменяет привычный угол зрения, и всё сходилось. И с ним было интересно. Чуть пресыщен женским обществом, но очень умело и деликатно скрывает это, скорее, пресыщен банальным женским обществом. Но любопытный, ему всё интересно, и как только натыкался на что-то за рамками банальности, сразу становился открыт. Он и сам был человеком типа Форели – человек широких взглядов, более чем. Никогда бы не подумала, что сможет обсуждать с мужчиной, которого видит первый раз в жизни, вещи, каких не позволяла себе обсуждать даже с ближайшими подругами.

«Где же ты был всё это время, – с весёлой усмешкой подумала она. – Не мог меня раньше найти?»

Он был взрослым мужчиной. И вся эта нелепая возня со сверстниками… И как же ей порой хотелось перестать быть девушкой из хорошей семьи.

Она, Татьяна Ларина, сама вернулась к той сцене из первого романа о Телефонисте. Центральная сцена в «Звонке». Что-то типа карнавала в большом роскошном загородном доме, где все гости были в масках. Анонимны. Свободны реализовывать любые свои желания из области гедонизма. Венецианский карнавал, как это описал автор, для весьма состоятельных людей. Прямо развлечения тайной масонской ложи. Единственным обязательным условием являлась маска. Дальше гости могли предпочесть всё что угодно: от эротических нарядов до костюма Адама и Евы.

– Ну разве это не порнушка? – наигранно возмущалась Татьяна Ларина. Они сидели, низко наклонившись над столиком друг к другу, её щёки слегка раскраснелись. Шоколадный торт так и остался не съеденным.

– Конечно, порнушка! – согласился он. – Вопрос лишь в том, как ты смотришь на вещи. Говорю же, Форель – эллинист. Не порнограф. Вспомни Генри Миллера… Боги древних греков, совокупляясь с разными сущностями, творили этот мир лишь одной только силой эроса. Мы ещё можем помнить этот свободный мир по названиям планет и созвездий.

– Ну это всё понятно…

– Возможно, речь шла об оргии. В «Звонке». Или о свободном, очищенном от любых наслоений – эмоциональных, ментальных – желании. Изначальном, чистом голосе эротики. Но вспомни, даже туда, на карнавал, приходит маньяк. Кара. Смотрю, тебя серьёзно зацепило это, – он рассмеялся. – Анонимный секс.

– Да нет, – отмахнулась она. И посмотрела ему прямо в глаза.

– Что? – с весёлым удивлением спросил он.

Она пожала плечами.

– Так, а ну-ка говори прямо, – улыбнулся ласково и дружески, одобрительно потребовал. – Говори, как есть. Что?! Ну!

– Да так…

Усмехнулся, выпрямился и впервые коснулся её, впервые мягко и нежно взял за руку:

– Хотела бы попробовать? Я правильно понял?

– Нет, конечно! – воскликнула она. – Не знаю…

Отвернулась. Возможно, щёки раскраснелись ещё больше.

– Неожиданно, – произнёс он. Но теперь в его улыбке присутствовало что-то бережное: понимание и поддержка. – Ты совсем молоденькая, и тебе нужен, – он сделал паузу, словно подбирая правильное слово. – Не любовник, да? Что-то другое… Друг?! Вот, наверное, автор?

Она всё же высвободила руку – факультетское кафе, в любой момент здесь мог оказаться кто-то из знакомых.

– Любимый автор у меня уже есть, как ты понял, – заметила она. Всё-таки чуть-чуть смутилась, самую малость. Добавила: – ну… один из.

Он весело смотрел на неё. Кивнул.

– Ну… можешь на меня рассчитывать, – спокойно сообщил. – Дашь мне знать, если захочешь.

Она подняла на него глаза, но он уже завел речь совсем о другом. Словно между ними только что не произошло чего-то экстраординарного. Она и сама уже успокоилась и с интересом слушала дальше. Потом поймала себя на том, что слушает теперь скорее голос, приятный льющийся голос, чем то, о чём он говорит. А потом внезапно перебила его.

– Возможно, – вылетело слово.

Он оборвал себя на полуфразе:

– Та-а-ак, – улыбнулся столь же мягко, да ещё и весело. – У меня сегодня ещё встреча, никак не отменить, – это надолго. Завтра…

– Ты меня не так понял, – она тут же попыталась отыграть назад.

– Послушай, эту встречу, правда, не отменить. К сожалению. Завтра, в это же время. Здесь. А лучше… через Тверскую, в Столешникове есть кафе, – он назвал. Она подумала и кивнула:

– Я знаю это кафе.

Так даже лучше, там точно не будет её умненьких и чуть нудноватых сокурсников.

– И не смущайся, если передумаешь, – успокоил он. – Это нормально.

Затем указал на тарелку:

– А торт всё-таки пожалей. И съешь!

Но она не передумала, девушка из хорошей семьи. Он дал ей целые сутки на остыть и всё взвесить. Не стал ковать железо, пока горячо. Хотя мог. Вчера он мог всё. Она это оценила. Почувствовала ещё больше доверия. И вот заявилась на встречу, однако окончательного решения так и не приняла.

«Посмотрим, как будет себя вести».

Поймала себя на том, что он дал ей очень приятное ощущение права выбора. От неё зависело, что и как теперь будет. Она главная. И решение только за ней. «Лишь бы явился на свидание. А то перепугается ещё».

Но её вчерашний собеседник всё не шёл.

– Вот стерва! – беззлобно проговорил Игорь Рутберг, рассматривая в «Фейсбуке» пост своей жены. – Ну не может без гадостей.

Он находился в своём рабочем кабинете, и впереди его ждало очень важное совещание, и, конечно, сейчас было не до выходок его жены-модели. Всё же набрал её телефонный номер, она не ответила.

– Коза, – пробормотал Игорь Рутберг.

Пост назывался: «Я горжусь своим мужем». Дюба на фотографии выглядел просто ужасно, особенно по контрасту с ухоженной физиономией этого самого мужа, которым гордились. Даже при желании было трудно состряпать фото хуже, учитывая, что уже больше недели Дюба гостит в доме у Рутбергов, получает правильный уход, еду и питьё, и даже его щёки несколько округлились. Дальше под фотографией шёл слезливый текст о благородстве Игоря Рутберга, верного войсковому товариществу. О том, как умильно гость и хозяин называют друг руга «тёзками», и что заботу о бывшем сослуживце Игорь Рутберг не захотел перепоручить даже благотворительному фонду собственной жены. Писала она явно не сама, кто-то из пресс-службы, слишком ровненько и слезливо: «И это ничего, что бывший сослуживец-тёзка Дюба оказался бомжом, жизнь порой играет с людьми злые шутки; ничего, что весь дом пропитался специфическим ароматом, а с некоторыми манерами нашего гостя трудно свыкнуться – возможно, так жизнь с её злыми шутками требует, чтобы мы почувствовали свою ответственность за обездоленных»…