Коза (или все-таки козел?), вне всякого сомнения, поняла. Она душно замычала и попыталась тряхнуть головой. Уж не знаю, что обозначало это движение на самом деле, но мы восприняли его как однозначную готовность к сотрудничеству.

– Умница, – похвалил синюю тетку Генрик. – А теперь колись: где вы прячете таких же, как я, дяденек? Таких. Как. Я! – он похлопал себя по груди. – Как он. – Волосатая лапа, напугав туземку, опустилась мне на плечо. – Где? – Он повел рукой вокруг.

Тетка затрепыхалась. Неужели поняла?

Я опустил ее на землю, придерживая двумя пальцами за тонкую шею и не освобождая рта. Она едва не повалилась, но в последний момент собралась с силами и устояла. А потом сделала нерешительный шажок. Затем другой.

Мы остановились перед задней (металлической и даже окрашенной, кстати) дверью цеха – дверью-коротышкой, рассчитанной на низеньких туземцев. Тетка решительно пнула в нее ногой. Грохот раздался почти пушечный.

– Не балуй, – пригрозил я, подхватывая ее под мышку.

За дверью послышались шаги. Лязгнул запор. Дверь медленно, тяжело начала открываться. Генрик с силой толкнул ее и скрылся внутри. Через секунду выглянул и кивнул, приглашая войти.

Ночной дежурный смятой куклой валялся на замасленном полу.

– Лбом треснулся, – с сожалением сказал Генрик. – До крови. Как думаешь, выживет?

Я пожал плечами. Какое мне до него дело, до вертухая? Провожатая, снова поставленная на ноги, увлекала нас в сторону шипения пара и густо-красных отблесков скрытого в чугунной топке огня.

– Их там что, пытают? – спросил я у нее.

Она, понятно, не ответила.

* * *

Кочегарка была явно не рассчитана на таких рослых истопников. Двое терран, скорчившись, спали, завернувшись в какое-то тряпье, а третий сидел на кипе дров, задумчиво глядя в полуоткрытую дверцу топки. Мы вошли и встали, щурясь. После темного цеха полумрак кочегарки больно резанул по глазам. Щитки шлемов мы специально заранее подняли, чтобы забитые до потери чувства реальности пленники случайно не напугались при появлении круглоголовых существ без лиц.

Бодрствующий парламентер, превращенный предприимчивыми хонсаками в кочегара, с удивлением уставился на увешанных оружием пришельцев.

– Быстро буди товарищей, – сказал ему Генрик. – Пора домой.

Кочегар поневоле, кивнув, принялся расталкивать спящих товарищей. Просыпались они неохотно, но, поняв в чем дело, широко заулыбались, зарокотали радостно вполголоса и бросились к нам обниматься. Один тут же споткнулся и присел с гримасой боли на чумазом лице. Я оттолкнул проводницу и опустился возле Брата на колени. Кажется, у него была сломана голень. Я ободряюще похлопал его по спине и, достав аптечку, наложил на распухшую ногу шину и вколол болеутоляющее.

К счастью, в кандалы или колодки их заковать не догадались. И вообще, хотя выглядели они, кое-как облаченные в жуткую рванину, весьма неприглядно, изможденными я бы их не назвал. Вероятно, кормили их хоть и не до отвала, но достаточно. И вряд ли особо пытали. Сломанную ногу можно было отнести в счет азартных первых мгновений дипломатического контакта.

– Где остальные? – спросил Генрик. – Вас было пятеро. Пятеро, – он помахал растопыренными пальцами, а затем согнул два, – а осталось трое.

Первый Брат закатил глаза, громко вздохнул и изобразил, как нечто тяжелое куда-то бросают. Летят брызги. Тяжелого больше нет. Бросают еще. Осталось трое, – показал он. Из глаз его покатились слезы.

– Сварили, – ахнул я.

– Что ж, – сказал Генрик, – значит, такая у них судьба. Ну, все, хорош трепаться, пора делать ноги.

Я, поднатужившись, взвалил калеку на плечо и без лишних слов зашагал к выходу. Остальные поспешили за мной. Когда мы были уже возле тела бессознательного сторожа, готовясь покинуть негостеприимные стены сего воспитательно-трудового лагеря, со стороны покинутой кочегарки раздалось пронзительное верещание и оглушительный лязг железа по железу.

Верная холопка извещала своих членистоногих хозяев о нашем вероломном вторжении.

Я матюгнулся и побежал.

Затопили нас волны времен,

И была наша участь – мгновенна.

Александр Блок

Хромой Брат, при всей своей худобе, весил никак не меньше пяти пудов, разве что без малого. Бежать с этакой ношей на спине – занятие не самое пустяковое. Филипп натужно дышал, чувствуя, как щеки от натуги бессильно сползают к подбородку, превращая лицо в уродливую гримасу. А впереди еще склон кратера, скользкий, усыпанный мелкой галькой, склонной к оползням. И ограда из колючки. Перепрыгнуть ее сейчас представлялось несколько проблематичным.

К счастью, – думал Филипп, грубовато поправляя живой груз, – в ней наличествует превосходная брешь, расчудесная такая дыра – всем брешам брешь и всем дырам дыра. Вот о ней и стоит думать, благо с каждым шагом она все ближе и ближе. А за ней, совсем рядом – мешки, легчайшим движением рук превращаемые в самоходную тележку с колесами. Славные такие мешки. О тележке я уж и не говорю. Ага. Сразу по прибытии Братья займутся ею, подругой самокатной, небось разберутся с родной технологией, а мы с Генкой немного постреляем. Пора уже продемонстрировать хонсакам преимущества лазерного прицела, прибора ночного видения и обороны с позиции, расположенной на главенствующей высоте. Ну так вот. Когда потери преследователей превысят все мыслимые пределы, они, бедняги, в панике отступят для выработки нового плана действий. И выработают его, разумеется. Но мы к тому времени, дай бог, будем уже далеко… И все-таки лучше было бы, – погоревал он, – удайся нам уйти без шуму и пыли. Жаль, не врезал я на прощание аборигенке по чану. Сука визгливая. Дворняга.

В лагере между тем нарастала суета. Разгорались все новые и новые огни, зазвучали команды. Свора гончих вот-вот должна была сорваться с цепи.

Беглецы выбивались из сил, стараясь до предела использовать полученную мизерную фору. Генрик, всхрапывая, толкал в спины медлительных по причине недокорма Братьев. Братья, всхрапывая, оступаясь, карабкались на подгибающихся ногах следом за неутомимым легионером, несущим их товарища легко, словно годовалого ребенка. Хоть и гораздо, конечно, бесцеремонней. Филипп тоже всхрапывал. Поломанный терранин, как уже говорилось, годовалым ребенком не был.

Наконец они добрались до вожделенных мешков. Не сговариваясь, как один, пали наземь. Братья, за исключением того, что путешествовал на личном носильщике, дышали со свистом. Филипп рванул клапан ранца и швырнул им упакованные в тонкий пластик заготовки колес, прикрикнув: А ну, взялись дружненько! – а сам пополз назад. Там, метрах в десяти, он приметил отличный камешек, словно только и поджидающий того, кто приляжет за ним с ружьецом в руках. Неподалеку ворошил листву, устраиваясь, верный друг Генрик.

И бурлящее вражеское становище, и быстро выползающие из него фигурки хонсаков были как на ладони. Филипп раскинул ноги, обмотал локоть ремнем, примостил ложе карабина в ложбинку камня и спокойно сказал про себя: Бах! Отдача еле слышно толкнула в плечо. Первый из будущей гекатомбы розовый труп украсил собою грязный склон. Понеслась… – почти без эмоций констатировал Филипп.