— А не лучше ли написать о капитане Кольцове? — предложил Шпак. — В бою он был тяжело ранен, а я даже царапины не получил. А как вы мыслите, товарищ майор?

Лавров сдвинул брови.

— Я посоветуюсь с начальником политотдела, — сказал он.

Шпак помолчал, думая о чём-то, потом спросил:

— У вас есть ещё что-либо ко мне?

Он заметил, как смутился майор, его открытое лицо вмиг пошло розовыми пятнами, и по всему было видно, что майор не ждал такого вопроса.

— Есть к тебе тяжкое дело, но я не знаю, с чего начать...

Шпак сердито вскинул голову.

— Говорите прямо, товарищ майор, я не из тех, кого беда с ходу ломает.

Майор молча вынул из папки чьё-то письмо и, положив его перед собой, заговорил:

— Недавно я был в командировке в городе Самарканде, в Артиллерийской академии имени Дзержинского. Кстати, я учился в ней до войны, когда она находилась в Москве. Так вот, в этот раз мне надо было подобрать там из числа преподавателей академии двух опытных офицеров для политотдела. Встречался я и с курсантами, познакомился и с вашим сыном Павлом...

— Что вы сказали? — встрепенулся Шпак, растерянно моргая. — Видели моего сына Павла?

— Не только видел, но и побывал у него в гостях. Он познакомил меня со своей женой... — Майор помолчал. — Павел очень на вас похож, ну как две капли воды. У них скоро состоится выпуск, и ваш сын жаждет попасть на Воронежский фронт, надеется, что встретится с вами, Василий Иванович.

— Павел много чего хочет, — усмехнулся старшина. — Но помочь ему в этом деле я не могу. У командира орудия, коим я являюсь, нет таких прав, чтобы взять в свою батарею сына.

Майор, однако, возразил, заметив, что есть такое право у других, кто в силах отдать такой приказ.

— Я уже подумал, как это можно сделать... Но сейчас разговор о другом... — Он взял письмо и отдал его старшине. — Павел просил передать его вам. Прочтите, а я выйду во двор перекурить. Вероятно, у вас появятся вопросы...

Шпак надорвал конверт и, вынув вдвое свёрнутый лист, развернул его и стал читать:

«Батя, привет, дорогой! Горе ворвалось в нашу семью — умерла наша любимая мама, и я ездил в Саратов хоронить её. Телеграмму о смерти мамы прислал мне отец Люси, а тебе дать знать он не мог, так как не знал твоего армейского адреса.

Ну что тебе ещё сказать? Наплакался я там, в Саратове, вдоволь. Мама могла бы ещё пожить, но не судьба — подвело сердце. Ты же знаешь, она часто болела. Что поделаешь! Пусть земля ей будет пухом... А так всё у нас по-старому. Люся ещё не родила. Видимо, в августе нас выпустят. Говорят, все поедем на фронт, но на какой — не говорят. Береги себя, батя, не лезь в пекло.

Целую. Твой Павел.

P.S. В академию приезжал майор Лавров Юрий Павлович. Мне и Люсе он понравился. Когда уезжал, я черкнул короткое письмецо. Прости, что мало написал, на душе горечь...»

В блиндаж вошёл майор Лавров, присел рядом.

— Ну, что скажешь, Василий Иванович? — спросил он, заметив, как разволновался старшина.

— Осиротели мы с Павлом, — глухо промолвил Шпак. — Моя жена Зара Фёдоровна, а его мать, умерла.

Майор горько усмехнулся.

— Да, потеря велика, и я тебе сочувствую.

— Обидно до слёз, что я не проводил её в последний путь, — грустно выговорил Шпак, и Лавров уловил в его голосе отчаяние.

Какое-то время майор молчал, потом достал из полевой сумки фотокарточку. На ней была заснята молодая девушка, у неё были большие тёмные глаза и заразительная улыбка.

— Кто это? — спросил старшина, зацепив фото краем глаза.

— Моя дочь... — Лавров глубоко вздохнул, ощутив в душе холодок. — Ей было пятнадцать лет. В прошлом году я её потерял. — Голос у майора сорвался, но Шпак сделал вид, что не заметил этого. — Во время налёта «юнкерсов» на Сталинград бомба попала во двор школы, погибло пять учеников, в их числе и моя Света. Я тоже не был на её похоронах — наш полк в это время отбивал атаку фашистских танков в районе тракторного завода. — Он с минуту помолчал, словно что-то вспоминая, и добавил: — Это фото дочери я ношу с собой. Никак не могу привыкнуть к тому, что Светы нет.

— У вас ещё есть дети? — спросил Шпак после некоторого молчания.

— Нет, Василий Иванович, может, ещё будут, но пока нет. А без детей такая скука, ты не представляешь...

Майор ушёл с горькой улыбкой на озабоченном лице. Глядя ему вслед, Шпак взгрустнул. Кто бы мог подумать, что в семье у Лаврова горе? Старшина постоял, о чём-то размышляя, потом шагнул к выходу из блиндажа. Неожиданно он вспомнил медсестру, и его кольнула мысль: откуда Мария знает Фёдора Кошкина? Где они познакомились? Может, втихую встречается с ним, а ему, старшине, глазки строит? Шпак не знал, какое чувство вспыхнуло в нём, едва припомнил свой разговор с медсестрой. Не ревность ли в нём пробудилась? И что теперь ему делать? «Впрочем, её дело — с кем встречаться и кого любить. Да и кто я такой, чтобы попрекать Машу? — размышлял Шпак. — Я ей не муж и не брат, она мне не жена, пусть живёт так, как ей хочется».

И вновь мысли его вернулись к жене Заре. Ушла из жизни как-то неожиданно, точно молния блеснула на небе, и нет её. Шпак вынул из кармана последнее письмо жены, которое получил на прошлой неделе. Она, видно, чувствовала, что не дождётся мужа с фронта, поэтому писала о том, чем жила её смятенная душа. Его глаза, слегка затуманенные, неторопливо бегали по неровным строчкам:

«Васёк, дорогой мой человек! Пишу тебе, а в глазах слёзы, но почему, и сама не знаю. Сегодня утром проснулась рано, а сердце стучит молотом, начала кружиться голова, появилась тошнота. Вызвала «скорую помощь», она приехала, и врач сделал мне укол. Стало легче. Если случится ещё такой приступ, не быть мне живой. Ты, пожалуйста, не волнуйся, но я хочу, чтобы ты знал: меня даже в минуты сердечного кризиса не