Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сколько бы воспоминаний об ИФЛИ я ни читала, Шелепин, по прозвищу «Железный Шурик», в них обязательно присутствует.
Свидетельствую: Шелепин и впрямь учился на историческом факультете ИФЛИ. И даже был заметной фигурой. Принадлежал к сравнительно небольшой группе студентов, которые занимались не столько науками, сколько общественной работой, толпились где-то наверху, рядом с начальством. Тонкие шелепинские ноги — ноги паренька в полувоенной форме (это тогда было модно) — мелькали на общеинститутских мероприятиях в районе президиумов. И еще: на собраниях в 15-й аудитории юный Шелепин выскакивал в проход между рядами и выкрикивал здравицу в честь великого и гениального Сталина.
Но в ИФЛИ особенно не выдвинешься. Там было немало способных и амбициозных ребят. Как воспринимали себя сами ифлийцы, видно из строк поэта Наровчатова, правда написанных много позже: «Мы были королями / В любой колоде карт». Вот так!
И хитрый Шелепин, еще не закончив институт, стал делать карьеру не в ИФЛИ, а в Московском комитете комсомола. Правильно оценил обстановку! Ведь «комсомольское племя» пострадало от сталинских репрессий в годы Большого террора сильнее, чем кто-либо, и нуждалось в новых кадрах.
По-моему, одна я еще помню — смутно помню — комсомольцев 20-х и начала 30-х годов. Помню и их вожака, легендарного Сашу Косарева. Этот Саша вступил в комсомол в 15 лет, в партию в 16, а в 36-м сгинул в застенках НКВД. На него был похож как две капли воды приятель мужа Георгий Беспалов69, о котором я еще напишу. Вожаки первого призыва могли сказать про себя словами поэта: «Мы диалектику учили не по Гегелю». Все они были, как на подбор, лихие ребята, хорошие ораторы, немного демагоги и авантюристы, немного романтики. И их любимое слово было «Даешь!»: «Даешь Варшаву!», «Даешь промфинплан!».
Как ни старался Л. Млечин приукрасить героя своей книги, ему это не удалось. Ни одной интересной мысли, ни одной запоминающейся фразы автор так и не откопал в шелепинских речах. Все, что Шелепин говорил, было сказано на обычном партийном новоязе.
Но, быть может, Шелепин совершал какие-то запоминающиеся, незаурядные поступки?
Млечин ставит в заслугу «Железному Шурику», что тот не подписывал «расстрельных списков». Но ему таких списков и не давали. Шелепин возглавлял КГБ в хрущевскую «оттепель». А Хрущев, как известно, не хотел большой крови. Зато, будучи военруком в ЦК комсомола в начале войны, «Железный Шурик», сидя у себя в кабинете на Старой площади, отправлял московскую молодежь на рытье окопов, почти на верную гибель. Среди этой молодежи были и ифлийцы*.
Может, потом, после 1953 года, во времена «оттепели», он раскаялся в этом своем почине? Извинился?
Ничуть не бывало. Во времена Хрущева, который выдвигал молодых, пытаясь заменить ими старую сталинскую гвардию, Шелепин был занят не извинениями, а совсем другим. Он плел сложные интриги. Стал одним из организаторов «дворцового переворота», в результате которого пал Кукурузник.
Чего же добивался Шелепин? Какова была его программа?
Программа, по-моему, была простая: свергнуть Хрущева и сесть на его место. Но на место Хрущева сел Брежнев. И путем виртуозных манипуляций — их замечательно показывает Млечин — довольно скоро обезопасил Шелепина.
Последние десять лет жизни Шелепин пребывал в статусе пенсионера и в явной немилости. Млечин его жалеет, а мне, честно говоря, «Шурика» не жаль.
И еще: Млечин неоднократно подчеркивает образованность, интеллигентность Шелепина. Он и впрямь был не «от сохи»: сын инженера, окончил десятилетку, престижный институт… Но тут возникает вопрос: почему Шелепин, который был в свите Хрущева в Манеже, не сделал ни малейшей попытки остановить генсека, когда тот орал на художников-«пидорасов»? Почему хотя бы задним числом не заступился за поэтов, за Вознесенского, за Маргариту Алигер?
Ведь во времена Хрущева за заступничество все-таки не убивали. И уж совсем непонятно, почему интеллигент Шелепин не остановил своего дружка Семичастного, который опозорился навек, назвав свиньей великого поэта? Я читала книгу, сочиненную Семичастным70. Он уверяет, что слова о Пастернаке продиктовали ему Хрущев и его присные. Этот комсомольский вождь пишет, что готовил доклад о сороковой годовщине комсомола и, когда Хрущев велел ему «выдать» Пастернаку, был «застигнут врасплох», даже сказал: мол, в доклад это «не очень вписывается». На что Хрущев возразил: «Найдите для этого место», «Вот мы надиктуем сейчас с Михаилом Алексеевичем (Сусловым. — Л.Ч.) странички две-три, потом вы с Алешей (видимо, с Аджубеем. — Л.Ч.) посмотрите, с Сусловым согласуете, и действуйте». Какой трогательно-домашний разговор… Ничего себе — оправдался! А сам Семичастный был тогда в отключке? Под хлороформом? Ничего не соображал?! И даже не посоветовался со своим наставником «Шуриком»?
Конечно, проще всего валить все на Хрущева и на Суслова.
Но вот необразованный «Никита», «гимназиев» не окончивший, оставил воспоминания71, а грамотный Шелепин ни строчки не написал в свое оправдание. Странно, не правда ли?
Нет, не странно… Какой бы ни был Хрущев, а сделал много хорошего, а Шелепин ничего достойного не совершил.
Из его «сочинений», не удержусь, приведу всего одно-единственное письмо от 1988 года. Хвала Млечину за то, что он сделал это письмо достоянием гласности. Шелепин обращается к Горбачеву с просьбой оставить ему кремлевские пайки, которых его лишили или грозились лишить при Брежневе, а при Горбачеве вернули. Вот это письмо:
«Уважаемый Михаил Сергеевич!
Позвольте сердечно поблагодарить ЦК КПСС, Совет Министров СССР и, в первую очередь, лично Вас, Михаил Сергеевич, и в Вашем лице членов Политбюро ЦК КПСС и членов Секретариата ЦК КПСС за положительное решение вопроса о моем материально-бытовом обеспечении.
Желаю Вам, Михаил Сергеевич, хорошего здоровья и больших успехов в Вашей выдающейся партийной и государственной деятельности.
Еще раз большое спасибо Вам.
С неизменным и глубоким к Вам уважением.
А.Н. Шелепин».
Ну разве это письмо политика? Так и чудится, что автор сей эпистолы — бессмертный гоголевский герой Акакий Акакиевич Башмачкин. Представим себе, что Акакию Акакиевичу вернули его драгоценную шинель, он счастлив и готов благодарить весь мир — и ЦК КПСС, и Совет министров СССР, и всех членов Политбюро в отдельности и членов Секретариата ЦК КПСС в придачу… и лично Вас, «за Вашу выдающуюся…». И «еще раз большое спасибо…».
Все это так понятно. Ведь Акакия Акакиевича новая шинель не только могла спасти от холода, в ней он чувствовал себя в другом
