У Андрея дрогнул голос, и он замолчал. Самое поразительное инепостижимое состояло в том, что он действительно верил в то, что говорил вданный момент. Особенно если говорил на камеру. Или вот девочке изтелевизионной рубрики…

— То есть вы не будете развлекать публику дрязгами исклоками за эфирное время? — моментально попадаясь на удочку, уточнила она.

— Нет, — покачал головой Андрей. — Для этого мы слишкомуважаем друг друга…

Проводив журналистку, Андрей вызвал секретаршу и попросилкофе.

— Обедать не пойдете? — спросила секретарша с милойразвязностью всех секретарш, приближенных к сильным мира сего.

— Нет, — ответил Андрей, не расположенный в данный момент ксозерцанию ее славной мордашки, — кофе, если можно.

В этом тоже был определенный шик, учитывая, что кофе Андрейне любил и не понимал, зачем его вообще пьют. Никакой радости и бодрости откофе он не испытывал, только горечь во рту и сосущее чувство в желудке.

Конечно, интервью он провел с блеском, и завтра оно появитсяв газете, снабженное его фотографией. Фотограф долго крутился у него вкабинете, выискивая какие-то многозначительные планы и позы. Андрей терпел,понимая, что это необходимо. И говорил хорошо, он был в этом уверен.

Он чувствовал себя сильным, умным и на голову выше всехостальных. О том, как он трясся от страха, не в силах овладеть собой, о том,что почему-то не звонит человек, занимающийся «делом» Александры Потаповой, отом, что вечером ему предстоит докладывать Вике обо всех своих сегодняшнихделах, он старался не думать.

Хоть недолго, хоть два часа в день, но он может себепозволить побыть тем, кем он на самом деле являлся.

Победителем.

Филипп разговаривал по телефону третий час подряд. Говорилон все время по-французски. Под мелодичное грассирующее стрекотание чужогоязыка Александра задремывала, но через секунду просыпалась — усталый мозг, не всилах остановиться, все время подкидывал ей в дрему одно и то же — сыплющееся вснег, как будто толченое, стекло, тихий хлопок выстрела, и Ладин шакалий вой…Сердце подкатывало к горлу, ноги становились чужими и неуклюжими, и сноваФилипп падал животом на снег и, распластавшись, медленно-медленно поднималпистолет.

— В кого стреляли? — внезапно очнувшись, спросила Александрасвоего мужа. — В Ивана?

Он покачал головой. Точно он не знал, и у него не быловремени выяснять это.

По логике — нет, не в Ивана. Убийца явно был не случайныйстрелок, и рабочее место он себе подготовил давно и удобно. Со второго этажадома напротив двор хорошо просматривался, и путь к отступлению был наилучший —через давно заколоченное парадное прямо на людную улицу. Проход в парадное былрасчищен, дверь открывалась легко и бесшумно.

Он очень хорошо подготовился, этот парень. Вряд ли он сумелбы так подготовиться, если бы охотился на Ивана. Кроме того, Ивана логичнеебыло бы караулить у его собственного дома…

Ничего этого Филипп не стал рассказывать Александре. Он былзол и озабочен только тем, что ее нужно увезти в Париж. Конечно, желательноцелую и невредимую.

Она тряслась как осиновый лист уже несколько часов подряд.Филипп не мог заниматься ее утешением. Он думал только о завтрашнем отъезде и отом, что ей еще предстоит узнать в Париже и как она к этому отнесется.

Могло быть все, что угодно.

— Машина приедет к пяти часам, — сообщил он Александре послеочередного разговора. Она по-прежнему сидела в углу дивана, накрытая пледом иеще одеялом сверху.

— Какая машина? — спросила она, открывая глаза.

— Чтобы отвезти нас в Шереметьево, — терпеливо сказал Филипп.— Завтра. В пять.

— А твоя? — спросила Александра.

— Что моя? — не понял Филипп.

— Ну, твоя машина…

Его «девятка» стояла на тротуаре за домом. Филипппредполагал, что она там и останется.

— Мы прилетим, и она нам еще понадобится, — соврал он сходу. — Я перегнал ее в гараж. Ты хочешь поесть?

Она покачала головой.

— Что с тобой, Алекс? — спросил он, решив быть внимательными нежным, хотя это у него никогда не получалось. — Ты заболела?

Она опять покачала головой.

— Тебе пора бы привыкнуть к тому, что вокруг тебя все времястрельба и поножовщина, — сказал Филипп, рассматривая ее лицо. — Сегодня былпросто еще один эпизод гражданской войны. Забудь о нем.

— Я не забуду о нем никогда, — сказала Александра тихо. —Тебе хорошо говорить, ты не уезжаешь неизвестно зачем в чужую страну и небросаешь в опасности близких тебе людей.

— Все обойдется, — сказал Филипп, стараясь быть как можноболее убедительным. — Поверь мне. Через пару месяцев ты не будешь никому нужна,потому что дело Глебова полностью и окончательно сдадут в архив. Павлик сказал,что он вот-вот получит какой-то министерский портфель. Даже если не получит,все равно время работает на тебя. Поживи со мной в Париже, отдохни и реши, чеготы на самом деле хочешь. Если захочешь вернуться в Москву — я отпущу тебя.Слышишь?

Она пошевелилась под кучей теплых одеял, но, ничего несказала.

— Иван не нуждается в твоей защите. Мы же тогда вам всерассказали. Он справится без тебя, Алекс!

— Я очень боюсь, — из-под одеяла сказала она. — За всех. Засебя, за тебя, за ребят. Ты точно уверен, что от нас отстанут, если мызатаимся?

— О, боже, боже… — пробормотал Филипп. — Я женился назабавной, красивой и славной девушке. И что вышло?

— Что? — спросила Александра.

— В меня стреляют, и я стреляю в ответ. Объясняюсь смилицией. Ищу… как это называется… заказчиков. Прошу государственного деятелявмешаться в какие-то полукриминальные дела, и он вмешивается… Я плохо кончу.Слышишь, Алекс?

Сбросив одеяло, Александра обняла его за шею.

— Я боюсь, — повторила она. — Лучше бы меня убили тогда, налестнице.

— Не болтай, — сказал Филипп холодно. — И, если тебе этоважно, я могу сказать, что убивать тебя на лестнице никто не собирался.

— Как не собирался? — несколько даже обиделась Александра. —А мои боевые ранения? А больница?

Филипп молчал, и Александра заволновалась.

— Нет, ты уж договаривай! — Она всмотрелась в его лицо. — Ячто-то не понимаю. Если не хотели убить, тогда зачем?