— Правду говорит? — пробурчал сержант, бросая короткий взгляд на задержанного. Чутье подсказывало Трумаку, что надо держать ухо востро. Лучше всего поскорее сбагрить странного человека в городскую караульную, пусть там разбираются! В конце концов, за что им платят больше, чем простым стражникам, которые патрулируют улицы?

— Почти, — обронил задержанный невозмутимо.

Трумак раздраженно засопел. Неизвестно, что действовало на нервы сильнее: спокойствие человека, слезы, которые снова полились из глаз женщины, или прерванный разговор с богами.

— Разоружить его! — коротко рявкнул он. — Доставить в караульную, оттуда, если потребуют, в городскую тюрьму! Симбар, расскажешь старшему наряда, что к чему, ясно?

Тот понятливо кивнул.

Солдаты, переглядываясь, двинулись к человеку. Он спокойно и неторопливо снял перчатку с правой руки и отогнул воротник камзола. Блеснула приколотая с изнанки овальная золотая бляха.

Стражники поспешно отпрянули назад, наткнувшись на сержанта.

В другое время он съездил бы по уху сперва одному, потом другому, чтоб впредь неповадно было наступать ему на ноги, но сейчас Трумак даже не заметил этого. Он, не отрываясь, уставился на золотую бляху.

— Симон, городской палач, — заикаясь, пробормотал Тиго. — Палач с Драконьих скал!

— Да. — Симон небрежно поправил воротник, пряча бляху, кольца на руке сверкнули холодными искрами. — Иногда говорят и так.

Он искоса взглянул на Симбара, тот проворно отступил еще на шаг.

— Чего это ты побледнел, малый? — насмешливо поинтересовался палач, натягивая перчатку.

— Э… да… нет, — промямлил Тиго, неловко переступая с ноги на ногу. — Прошу прощения, белл…

Сержант с жадным любопытством разглядывал человека.

Ремесло заплечных дел мастера, видно, оплачивалось недурно: одна только серебряная пряжка на его плаще стоила бы Трумаку месячного жалованья! Выгодное это дело — головы отрубать… Имелись у палачей и другие доходы: в известные дни возле тюрьмы всегда толпились желающие приобрести кусок пеньковой веревки или клочок одежды казненного. Самым дорогим товаром считались сапоги повешенного. Чтобы скопить на этакое сокровище, сержанту пришлось бы полгода жить впроголодь! Немыслимо дорого, но от жаждущих приобрести не было отбоя, ведь всем известно, что вещи казненного приносят везение и богатство! А кроме того, палачи были искусны и в медицине, их частенько вызывали к богатым горожанам: врачевать переломы и вывихи, тоже за хорошие деньги, само собой!

Сержант подавил завистливый вздох.

Конечно, палачей презирали и боялись, им не подавали руки и даже запрещали селиться в городе, но при тех деньгах, что они имели, с этим можно было примириться. Дома палачей, возведенные за крепостной стеной, говорили о процветании лучше всяких слов.

Но тут неожиданно для себя Трумак представил черные холодные глаза, блеснувшие в прорезях кожаной маски, и зябко повел плечами.

— Э… белл… — Он помялся, соображая, как следует обращаться к такому человеку. Не называть же в самом деле его «белл палач»! — Вы и вправду…ну… собирались убить ребенка?

— Конечно нет, — усмехнулся Симон. Сержант провел языком по пересохшим губам, у него появилось крайне неприятное ощущение, что палач разглядывает его с профессиональным интересом. Взгляд непроницаемых глаз на мгновение задержался на могучей шее Трумака, он поспешно застегнул крючки на воротнике и отметил с досадой, что пальцы чуть дрогнули.

— Я хотел всего лишь провести лезвием ножа по горлу — поверьте, для блага самого ребенка, — продолжал палач.

Женщина громко всхлипнула. Сержант недовольно покосился в ее сторону и кашлянул:

— Но… зачем же?

— Одна из заповедей человека моего… ремесла — никогда не выходить из дома без оружия, — любезно пояснил Симон. — Я стараюсь ее не нарушать.

Он небрежно похлопал по ножнам, висевшим на боку.

— Существует древнее поверье: если, проходя мимо матери с младенцем, палач чувствует, что меч начинает колотиться в ножнах — этому ребенку в будущем суждена смерть на плахе.

Трумак услышал, как женщина ахнула. Палач скользнул по ней безразличным взглядом и продолжил:

— Но беду можно отвести, если выхватить малютку из рук матери и провести ножом по шейке ребенка. Всего лишь маленькая царапинка — и судьба изменена! Но сделать это нужно быстро, очень быстро, до того, как мать опомнится и закричит.

Симон холодно улыбнулся:

— Я не успел — ваши солдаты мне помешали.

Он поглядел на стражников, потом перевел глаза на женщину.

— Мне не удалось изменить судьбу вашего сына, достопочтенная белл, — негромко сказал палач.

— Он умрет на плахе? — недоверчиво переспросил Тиго, тыча пальцем в сторону ребенка.

Заплаканная женщина подхватила корзину со спящим ребенком.

— Это девочка! — проговорила она срывающимся голосом. — И она не…

— Какая разница? — Городской палач равнодушно пожал плечами. — Моему топору совершенно безразлично, чью голову он снесет с плеч — мужскую или женскую. Я могу идти? Благодарю вас… Прощайте, белл. Всего хорошего, сержант.

Трумак никогда не верил в предсказания, если они, конечно, не исходили от каменных богов сарамитов. Но сейчас, глядя в спину удаляющегося человека, он знал совершенно точно: все будет именно так, как сказал Симон, палач с Драконьих скал.

Улуста, старая нянька Бретты, вернулась из Лутаки поздним утром. Старухи не было около четырех дней. Само собой, отсутствие особы столь незначительной прошло совершенно незамеченным, разве что горничные «золотой» Бретты вздохнули с облегчением, избавившись от старой карги хоть ненадолго.

К сожалению, они знали, что счастье их долго не продлится: в Лутаку нянька ездила нечасто и возвращалась быстро. В Лутаке у нее жила дочь. Судя по тому, что старуха гостила не больше трех-четырех дней, та была не очень-то рада приезду сварливой, несносной мамаши.

Девушки-служанки терпеть не могли старую ведьму. Нянька имела привычку щипать горничных, если они, зазевавшись, проходили мимо скамейки, на которой она сидела со своим бесконечным вязаньем, бормоча что-то под нос. такая древняя, что, казалось, вот-вот рассыплется от ветхости как источенная древоточцами гнилушка.

Нянька проковыляла по окраине громадного сада, миновала пристройку, где помещались солдаты дворцовой охраны, пересекла задний двор и поднялась на крыльцо черного хода, которым пользовалась прислуга. Шаркая ногами, она прошла мимо кухни, ткнув кулачком в ребра лакея, недостаточно быстро уступившего ей дорогу, и добралась, наконец, до покоев «золотой» Бретты. Одна из хорошеньких горничных, вытиравших пыль с фарфоровых безделушек на камине, завидев няньку, поспешно выскользнула из комнаты.

Старуха проводила ее взглядом, распрямилась, потянулась, расправляя плечи, и направилась в комнату Бретты.