Потом он долго говорил про растущее неудовольствие в Ломбардии, про организацию Сардинской Армии, которая может выставить до 150000 войска в самое короткое время, про личный состав генералов, между которыми есть несколько весьма дельных голов, про то, что он сам хочет принять команду. Потом он много говорил про кампанию 1848 года [218], рассказывал, как часто победа была у них в руках, и они ее теряли от слабости начальников и нераспорядительности, как то было при Santa Lucia и после Goito, и даже утром под Наварой.

Тут пришлось ему говорить про Отца своего короля Карла-Альберта [219], и я удивлялся, с каким тактом и приличием он касался этого щекотливого предмета. Как, сохраняя сыновнюю обязанность любви и уважения к своему Отцу и Государю, он умел указывать на его ошибки и недостатки. Это ему делает самую большую честь.

Он справедливо находит, что одной из самых больших ошибок короля было: что его point de dе́part [220] была революция, и что оттого он всегда был против нее слаб и в борьбе с ней терял всю свою силу, и был слаб, как ребенок, несмотря на всю свою железную волю и энергию. Он не хочет впасть в эту ошибку, не хочет упираться на революцию, напротив того, видит в ней гибель и несчастие всей Италии и хочет, напротив, чтобы борьба против Австрии за независимость Италии была борьба чисто политическая.

Что для начала войны у него всегда найдется достаточно политических споров и распрей с Австриею, дабы не прибегать к революции, а дабы вести войну освобождения честным и прямым путем. Я ему отвечал, что мне остается только желать, чтобы он всегда оставался в этом направлении, чтобы он избегал ошибок его Отца и пользовался его несчастными уроками, и что Тебе наверное будет приятно про это слышать.

Наконец, он мне сказал, что он полагает, что в Апреле или Мае вся эта каша заварится. Отпуская меня, он еще раз повторил, какая это тайна, и действительно, даже наш посланник Штакельберг ни слова про это не знает и не подозревает. На другой день я имел длинный разговор с Кавуром в том же смысле.

Он сперва не хотел высказываться, но я его к тому заставил, намекнув ему про мой разговор с королем. Я у него главное хотел знать, что-нибудь наверное про вероятную роль Англии и Германии. Он надеется, что Англия не будет им мешать, хотя уверен, что она и помогать не будет. Но им и этого достаточно. От Германии он тоже надеется нейтралитета, хотя не так в нем уверен со времени перемен в Пруссии.

Постоянное пребывание нашей эскадры в Средиземном море было бы ему весьма желательно для нравственного влияния, как знак сочувствия. В этом смысле мы долго говорили, и всего пересказать невозможно. Потом он стал домогаться от меня про действия России. Я все отвечал ему одно: что мы не будем помогать или поддерживать Австрии, но не больше.

Явно было, что для него этого мало, и по разным выражениям его и выходкам мне кажется, что он будет всячески стараться нас впутать в это дело более, чем мы хотим, одним словом, стараться заварить общую кашу pour pêcher dans de l’eau trouble [221]. Чего он тут не приплетал: и Венгрию, которая в удобную минуту готова восстать, и Славянские народы, которые ждут минут своего возрождения, и недоконченный восточный вопрос, который в Париже на конференциях только замазан, а далеко не разрешен.

При этом он сказал, что называет Парижский трактат de dе́fiance mutuelle [222]. На все это я отвечал опять-таки, что мы Австрии поддерживать не будем, но не более, и что России для зачинающихся в ней преобразований нужен, во-первых, и во всяком случае покой. Надо отдать, однако, справедливость Кавуру, что он один из самых умных и замечательных государственных людей, которых я встречал, но он ужасно хитер, и ему нельзя вполне доверять. Мне все кажется, что у него несколько кошачья натура и наружность.

В первый день приезда в Турин был семейный обед у короля и потом Театр Galla. Жинка была удивительно хороша, и все ей восхищались. На другой день был большой обед с дипломатическим корпусом, а вечером бал.

В Воскресение 23-го числа мы отправились в Геную, после обеда перебрались на «Ретвизан», снялись с якоря в 10 часов ночи, а в 10 часов утра 24-го числа встал на якоре в Вилла-Франке, после самого чудного и спокойного перехода. В Ниццу мы поспели к концу молебна и к завтраку у Кати, которой здоровие весьма поправилось. Здесь мы зажили тихо и спокойно, и жена, надеюсь, скоро отдохнет после нашего долгого путешествия. Погода стоит чудесная, и окрестности прелесть как хороши.

Сегодня я ездил в Вилла-Франку с Штакельбергом осмотреть здание, уступленное нам сардинцами, и которое было поводом ко всей крикотне в журналах. В нем можно будет очень удобно учредить маленький Лазарет, кузницу, мелкие мастерские и склад некоторых материалов, одним словом, именно то, что нам будет нужно за границей.

На рейде стоят теперь «Ретвизан», «Палкан» и «Баян». Они в прекрасном состоянии и виде, и больных меньше, чем бывает обыкновенно у нас дома. Но «Палкану» после трехлетнего постоянного плавания будет необходимо войти в Тулон в доки, хорошенько осмотреться и выконопатиться. Каждый день мы теперь ждем прихода «Рюрика» и «Медведя».

«Громобой» вышел из Кадикса 23-го числа. «Рюрик» особенно мне нужен, потому что на нем моя кухня и штатское платье для Парижа. Посему я и отложил мою поездку туда до будущей недели, и дабы успеть сделать все нужные приготовления. Вся эта поездка по моему расчету не займет более 9 дней.

При свидании с Императором интересно будет посмотреть, что он мне скажет про Итальянские дела. Разумеется, что я про Варшаву буду молчать, и тем более про проект союза, про который Ты мне пишешь. Но про Туринские разговоры я что-нибудь да скажу, чтобы Императора вызвать на ответ. С графом же Киселевым я буду молчать. Твой телеграф с милостивым дозволением на поездку в Париж я получил два дня тому назад и искренно за него благодарю Тебя, любезнейший Саша.

Нынешний курьер привез мне бездну бумаг, за которые еще не успел приняться. Он немедленно повезет письма к Мери и, возвращаясь, вероятно, застанет меня в Париже. Это же письмо отвезет в Петербург молодой дельный чиновник Морского Министерства Хитрово [223], который был послан за границу изучать двойную бухгалтерию.