Если бы Георгий Сергеевич, противореча самому себе, начал вдруг доказывать, что смысл жизни и социальный статус вполне совместимы с черными провалами, Фома нисколько не удивился бы. Старику очень не хотелось терять феодала, друга и слушателя. Он мог бы попросить: «Игорь, друг мой, дождитесь моей смерти, а потом уже идите куда хотите», и Фома не знал бы, как поступить. Нет, наверное, все-таки ушел бы, твердо зная, что Борька заменит. Но ушел бы с тяжестью на душе.

– Чаю хотите? – спросил Георгий Сергеевич, помолчав и повздыхав.

– Нет. То есть хочу, но не буду. Нет времени.

– Так сильно торопитесь?

Фома кивнул.

– Мы больше не увидимся?

– Не знаю. Вряд ли.

– Тогда идите, – неожиданно спокойным голосом проговорил Георгий Сергеевич. – Мне жаль… но, наверное, вы правы. Если бы я только мог пойти с вами… Игорь, друг мой! Пообещайте мне одну вещь, хорошо?

– Какую? – спросил Фома.

– Когда вы поймете, что ушли напрасно, – возвращайтесь. Плюньте на гордость. Мне будет больно думать, что вы погибли. Я знаю, вы слишком упрямы, чтобы остановиться, но я прошу. Подумайте об этом, когда встретите то, что вам не преодолеть. Подумайте об этом, когда нигде не найдете того, что вы ищете. Тогда возвращайтесь.

– К существованию подопытной крысы?

– К жизни. Пусть ублюдочной, пусть унизительной, но жизни. Жизнь лучше смерти уже тем, что можно попытаться изменить ее к лучшему. Возвращайтесь. Со временем вы сможете повторить попытку.

Большая зеленая туча медленно наползала с юга. Наткнувшись близ оазиса на невидимую преграду – взбурлила и потянулась к западу. На северо-востоке гуляли песчаные смерчики – обыкновенные, вертикальные. Далеко на севере угадывалась завеса. Плоскость жила своей жизнью.

– Простите меня, Георгий Сергеевич, – сказал Фома, вставая с нагретого камня, – но я не вернусь. Не хочу вам врать. А кроме того, я убежден, что второй попытки у меня не будет. Будет только одна. Или – или.

– Тогда обещайте мне хотя бы подумать о моих словах!..

– Не сомневайтесь.

Опасная туча ползла совсем близко, и в другое время Фома повременил бы с уходом. Но что толку говорить о другом времени? Время всегда одно – настоящее. О нем не говорят, в нем живут.

Уходя, он ни разу не оглянулся. Кончено. Этап пройден. А боль – боль тоже пройдет…

Наверное.

А если и нет, это уже ничего не меняло. Ведь нельзя же, разбежавшись, остановиться перед самым прыжком!

Он всплывал, продираясь сквозь бирюзовую вязкую толщу. Шлепогубые рыбы остались у дна и недолгое время продолжали следить за его всплытием идиотски выпученными глазами. Потом рыбьи туши превратились в смутные силуэты внизу и, похоже, вовсе не спешили отбыть кто куда по своим неотложным рыбьим делам. Они выстроились правильным кругом, хвостами наружу, глупыми мордами – к центру. Наверное, в крошечные мозги стокилограммовых чудищ накрепко впаялось убеждение: это ничего, что чужак всплыл, – он вернется. Лишится сил и растопыренной лягушкой опустится на дно. В круг, где его настоящее место. Где к нему привыкли. Где нельзя жить, но можно существовать.

Размечтались!

До поверхности, до пьянящего глотка воздуха, до удивительной сладости свободного дыхания оставалось еще очень далеко, но все же вода понемногу светлела. И еще – ее вязкость уменьшалась с каждым выигранным метром. Но и сил оставалось немного. Меньше, гораздо меньше, чем надо было отдать для всплытия.

Плясали перед глазами оранжевые круги и багровые звезды. Неужели – снова вниз?..

К никчемному висению в водной толще? К толстогубым и лупоглазым рыбам?

Шевельнулась мысль: он сам – рыба, хоть и без жабр. Глупая рыба. Безмозглый наблюдатель странного и чуждого, никчемный созерцатель, не способный ни к глубокому изучению, ни к анализу увиденного. Не блестящий мыслитель (куда там!), не смелый экспериментатор, не фанатик науки – заурядное существо, мечтающее только об одном: всплыть! Удрать из мира фантастического в мир обыденный.

То есть попытаться сделать то, к чему стремилось бы и животное?

Он не нашел ответа – мысль мелькнула и ушла. Муки удушья становились непереносимыми. Мышцы отказывались служить. Он еще трепыхнулся раз, другой – и замер растопыренной лягушкой. Почему-то он твердо знал, что вновь погружается – медленно, незаметно… А почему нет? Давно ведь известно: хочешь чего-то достичь – работай. Халявы нет нигде. Хочешь достичь небывало многого – работай так, как никто еще до тебя не работал. И не жалуйся на отсутствие сил.

Можешь пожаловаться на фатальную неудачливость, дело твое, но имей в виду: никому твои жалобы не нужны, никого они не интересуют. Каждый занят самим собой.

Фома проснулся от отчаяния, когда сквозь толщу воды под ним вновь обозначились силуэты выстроившихся правильным кругом рыб. После глубокого вдоха ему показалось, что кто-то всадил в сердце длинное шило. Он задышал медленнее, не грудью, а животом, и не делал попыток подняться до тех пор, пока боль не утихла. Вокруг него на песке расположились выспанные им вещи.

Алебастровые рыбы. Шесть штук правильным кругом. На этот раз он не обратил против них свой гнев. Черт с ними. Наплевать. Разве кто-то посторонний отвечает за содержание снов? Кого винить?

А урожай полезных вещей порадовал. Целая упаковка спичек – десять коробков! Одна работоспособная зажигалка. Шесть упаковок сухого горючего. Три пустые пластиковые бутылки по полтора литра. Кроссовки нужного размера. Шорты. Традиционный моток капронового шнура пяти миллиметров толщиной. Удобный рюкзак с поясным ремнем, при необходимости сбрасываемым «легким движением руки». Непонятно зачем – спальный мешок на синтепоне. Наверное, в первом сне, который никогда не запоминается, приснился настоящий турпоход, судя по тощему спальнику – летний.

А в зимние походы с ночевкой Фома отроду не ходил, справедливо подозревая в них не удовольствие, а борьбу за жизнь.

Не приснилась палатка, о чем не стоило жалеть: зачем она на Плоскости? Фома пожалел, что не приснился котелок – вещь необходимая. Не было и сковородки – желательно алюминиевой, тонкостенной, легкой. Честно говоря, не помешал бы и складной таганок.

Это что же – сидеть в спальне и ждать, когда сон вновь смежит веки? На голодный-то желудок?!

Сна не было ни в одном глазу. Еды тоже не осталось ни крошки. Воды во фляжке – глотка на четыре. Конечно, можно было и потерпеть, но быстро уснуть – вряд ли. Не говоря уже об управлении сновидениями.

…Часов через пять вдали замаячил Борькин оазис. С «коттеджем», некогда так возмутившим Борькиных родителей.

Фома сознательно шел сюда, делая крюк. Новому феодалу теперь долго не понадобится его личная кухонная утварь. Ему нынче не до того. Дело молодое… А обнаружит со временем пропажу – не беда; чертыхнется и выспит новое барахлишко… Да, и об Оксане надо позаботиться – какого рожна девчонка всеми брошена? Переселить ее куда-нибудь, чтобы не сошла с ума от одиночества. К Джорджу, что ли?